Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет

Егор ясно понимал, что встать не может. Но с детства воспитанное чувство долга, ответственности – то самое, что заставляло друзей сравнивать его с командиром подводной лодки, – заставило отозваться на настойчивость тона.

Подсознание (сознание, возможно, уже замутилось) того, кто в детстве мечтал стать морским офицером, заставило воспринять услышанные слова как отданный ему приказ: Гениева была руководителем конференции с российской стороны…

Это подняло Егора Гайдара с постели, заставило одеться, выйти из своего номера, спуститься в зал и взойти на трибуну. Поэтому когда, прочитав блестящий доклад, через несколько минут Гайдар упал за дверями зала без сознания, у него носом и горлом пошла кровь и начались конвульсии, – он был на людях, а не один в номере, где скорая смерть ожидала его неминуемо.

На Британских островах уже не было ни Конан Дойла, ни Шерлока Холмса.

Не нашлось их и у нас в России.

Кто именно поднес Егору Тимуровичу рукой официантки «дьявольский коктейль» (так назвал Фрэнсис один из своих романов)? Тайна гнусного отравления человека столь яркого ума остается нераскрытой по сю пору.

И мне неизвестно, занят ли кто ее раскрытием.

7. Последние годы

Атос, как все благородные натуры, никогда не делился с другими своими тяжелыми чувствами. Он таил их в себе, стараясь пробуждать в других только бодрость и надежду.

А. Дюма. Двадцать лет спустя

– Три лишних дня ждут того, кто пойдет с нами.

– Три лишних дня? Три дня жизни?

Кайон уверенно кивнул:

– Если мы победим, будем жить вместо восьми одиннадцать дней.

Рэй Брэдбери. Лед и пламя

Только полночь опустится,

как догадка о том,
что уже не отпустится
ни сейчас, ни потом,

что со счета не сбросится

ни потом, ни сейчас
и что с нас еще спросится,
еще спросится с нас.

Ю. Левитанский

Его долго лечили. Каждый день он ездил в клинику, ему промывали кровь…

Человек огромного ума и аналитических способностей, к тому же сполна наделенный трезвым взглядом на жизнь вообще, на свою жизнь в частности, он понимал, что его жизненные сроки резко сократились.

Те, кто хотели лишить Егора Гайдара жизни, в значительной степени в этом преуспели.

…Теперь, когда он появлялся перед полным залом на презентации своих новых книг, у тех, кто действительно любил его, – а таких среди пришедших на презентацию было большинство, – холод тек по спине: мы видели лицо человека, точно знающего, что дни его сочтены. Смертная тоска пряталась в глубине глаз.

Как-то он почти дословно, как обычно, вспомнил страницы изданной по-русски еще в годы его детства биографической книги Андре Моруа о его любимом писателе – «Три Дюма».

На этот раз его интересовали подробности жизни не писателя Александра Дюма, а его отца. Того, кто был сыном французского маркиза и его чернокожей рабыни и родился на острове Сан-Доминго.

Этот сын стал бравым наполеоновским офицером, и, возвращаясь во Францию из Африки после сражений, попал неожиданно в Неаполитанской республике в руки врагов Бонапарта и оказался в тюрьме.

Неведомые друзья предупреждают его, чтобы он опасался яда. Он отнесся к этому предупреждению внимательно. Тюремный врач принес ему бисквиты и посоветовал есть их размоченными в вине. Врача он не заподозрил.

«Я точно выполнил его предписание, но к двум часам пополудни у меня начались такие сильные спазмы в желудке и рвота, что я не смог обедать. Приступы боли все усиливались, и я лишь чудом не отправился на тот свет. Характер спазм и рвоты свидетельствовал об отравлении мышьяком…

В результате я почти оглох, полностью ослеп на один глаз и меня разбил паралич… Эти симптомы одряхления появились у меня в тридцать три года и девять месяцев, что явно доказывает, что в мой организм ввели какой-то яд…»

Дальше биограф писал, что наполеоновский офицер вышел из тюрьмы полупарализованным и в этом плачевном виде добрался наконец до своей семьи. Через полтора года появился на свет его сын – будущий автор «Трех мушкетеров». А еще через четыре года старший Дюма, вернувшись с верховой прогулки, вынужден был лечь в постель…

«– Неужели генерал, – воскликнул он, – который в тридцать пять лет командовал тремя армиями, должен в сорок умирать в постели, как трус? О Боже, Боже, чем я прогневил тебя, что ты обрек меня таким молодым покинуть жену и детей?

Он призвал священника, исповедался, а потом, повернувшись к жене, испустил последний вздох у нее на руках в тот миг, когда часы пробили полночь».