Егор Гайдар

И действительно, буквально за несколько часов позиция Бориса Николаевича изменилась. Впрочем, была ли она столь твердой изначально? Вот что пишут помощники первого президента в коллективном труде «Эпоха Ельцина».

Ельцин вызывает Георгия Сатарова, своего помощника:

«– Ну что там Дума?

– Готовят политическую амнистию, Борис Николаевич.

– Значит, будут всех этих выпускать из тюрьмы? Что мы можем сделать?

– По новой Конституции амнистия – исключительное полномочие Думы. Причем она принимает ее постановлением, значит, даже вето наложить нельзя.

– Ну что же. Будем жить по Конституции».

Гайдар, который еще несколько месяцев назад находился в эпицентре фактической гражданской войны, воспринял амнистию чрезвычайно близко к сердцу.

3 марта в «Известиях» он эмоционально объяснил свою позицию в статье «Кто уступает экстремизму, тот становится его жертвой». Акт освобождения он назвал амнистией «мятежу, огню, террору». Гайдар видел политическую логику в действиях сторонников амнистии: «…сегодня, пока политическое море не штормит, роль системной оппозиции не слишком заметна. А вот если удастся вызвать новые волны, раскачать лодку, то тогда те же коммунисты Зюганова могут оказаться “центром”, к которому вынуждена апеллировать и та, и другая стороны… Спровоцировать пожар, чтобы оказаться в роли пожарных».

Однако Ельцин, которому решение, как видим, далось очень нелегко, – опять просчитал все на несколько шагов вперед, и довольно точно. Политические репутации выпущенных из тюрьмы узников, как и предполагал Зюганов в разговоре с Рыбкиным, сгорели довольно быстро. Хасбулатов вернулся к преподаванию и вообще отказался от политической деятельности. Руцкой позднее избрался губернатором Курской области. Бывшие мятежники или расселись в Государственной думе, или ушли на пенсию или в бизнес. Громогласные националисты и сталинисты – Анпилов, Константинов, Баркашов, Макашов – растворились в тени времени. Забвение поглотило их сразу за порогом «Лефортово» и «Матросской Тишины».

Однако такой ситуация видится сейчас, через много лет. Тогда, в феврале 1994-го – сыром, черном, тревожном феврале, – все выглядело совершенно иначе. Никто не знал, как будут развиваться события, поведут ли узники «Лефортова» и «Матросской Тишины» вновь за собой на штурм Кремля новые толпы оголтелых сторонников или не поведут. Где больший риск – оставить их на свободе или снова заключить под стражу, пойдя на грандиозный, вплоть до роспуска, конфликт с Думой? Не было готовых ответов, шпаргалок, убедительных версий. Всё с чистого листа. Всё – с риском для государства. С огромным риском.

Однако именно в те тревожные дни Ельцин еще раз задумался о том, какую позицию ему следует занять в этой схватке. Как он должен себя вести по отношению к самым разным политическим силам и социальным группам? А итоги выборов дали ему понять, что общая картина – очень сложная.

Мы помним, что в более позднем (2007 года) интервью Альфреду Коху Гайдар говорил о том, что знал двух разных Ельциных: один человек был до событий 3–4 октября 1993 года, другой – после них. Он довольно прямо намекает здесь на то, что после кровавой драмы Ельцин изменился, пережив страшный шок.

Нет прямых свидетельств того, что эта идея Гайдара – целиком правильная, но то, что многое изменилось в 1994 году – да, совершенно очевидно и подтверждается разными деталями. Мирный переход от коммунизма к другой социальной системе, мирная победа над советской властью, с ее ЦК КПСС и КГБ, с ее чрезвычайными мерами и ГКЧП – была важнейшим завоеванием Бориса Николаевича. Конечно же, Ельцин поэтому тяжело переживал случившееся на улицах Москвы в октябре 1993-го. Конечно, не раз прокручивал в голове варианты – что можно было сделать по-другому, чтобы избежать этих смертей?

Итогом этих размышлений стали его окончательное решение по амнистии (совершенно неожиданное для его ближайших помощников), а затем – история с гражданским пактом «о примирении и согласии». Он намеревался подписать этот документ со всеми политическими партиями и движениями, подтвердить свою приверженность гражданскому миру, мирному движению вперед.

Президент поддержал идею Договора об общественном согласии (которую продвигали центристы в Думе), хотя это был довольно странный по форме документ, призванный продолжить линию примирения всех политических сил после фактически начавшейся гражданской войны. Гайдар был изначально против этого акта, призванного, скорее, имитировать согласие, чем действительно установить его, – что, собственно, было невозможно. 24 апреля 1994 года в Думе Егор говорил о том, что это «очередная фарисейская попытка под красивыми словами о национальном согласии проложить путь к конфронтации».