Ей-бо

        Кое-кто из парней харч себе варит прямо возле рельс, ну и я такой вроде как невзначай подваливаю поглядеть, чего у них там за маллигановка, как вдруг — кого я вижу, это ж Лютер Морган, мы с ним на зоне в Ветумпке скорешились. Ну и ору такой: здорово, Форт, старина, — это потому что Лютер в Форт-Майерсе так долго промариновался, — и он тож рад меня видеть. Я пацаненка подзываю, грю: поздоровайся с моим старым корешем Фортом Морганом, — и вот они руки друг другу пожали, а у Форта с собой бутылка лавровишневой «Доктор Бад», и он мне хлебнуть дает, а пацанчику — нет, потому как самому осталось всего ничего. Да и не думаю, что жиденышу очень уж хотелось. Мне уж порядком обрыдло смотреть на его хорьковую мордочку. По мне, так парень крепкий должон быть.

        Ну в общем, Форт выхлебал всю лавровишню и у пацана двацать пять центов выхарить попробовал еще на пузырек, а пацан грит: нет, — и пошел себе. Форт после этого сам куда-то отвалил — небось, аж на Канал-стрит загулял, потому что часа два его не было, а када вернулся, у него с собой было пять банок «Стерно»[2] в карманах и еще одна бутылка «Доктора Бада». Мотыляло его будь здоров, и как тока пацана приметил, сразу: давай, грит, духаря возьмем, — и камешек подбирает, с твою голову, чтоб, значть, им дело сделать. Если я в жизни и видал, чтоб пархатый наложил в штаны, так это вот тот жиденыш был — сидит на своем блестящем кожном чемонанище и весь трясется, как лист. Так перетрухал, что даж негритосы чутка над ним поржали. Я Лютера немного угомонил, а он горсть серебра выгребает и давай по всей сортировке разбрасывать. Мне один канадский дайм достался, а жиденышу так и ваще ничего.

        И тут слышим — товарняк свистит, ну все парни и давай манатки собирать — все, тойсть, кроме Форта. Форт уже в башке своей твердо решил, что никуда он ни на чем не поедет, кроме как слепым багажом на шелковом манифесте, и я не сумел его убедить, что никакого манифеста по Юшкиной не пойдет до ноября, да и тот в другую сторону. А Форт мне одно талдычит: вот и подожду ноября, вот и поеду в другую сторону. С Лютером же не поспоришь, када у него так шарики за ролики заскакивают, вот я и беру две банки «Стерно» и восьмнацать центов, что у него в пистон завалились, и самого в сторону оттаскиваю, чтоб башмачнику не попался.

        Тут товарняк втягивается на сортировку ярдах в ста, и пацан грит: давайте быстрее залазим, — точно ежли не успеем, там мест не останется, — вот я и грю: куда спешим, потому что зачем куда-то бежать, если он сюда приедет? Угол твой этот тащить не придется, а я предполагаю, он у тебя очень тяжелый. И мы подождали, када доедет, а там уж запрыгнули.

        Вы, небось, решите, что я вам просто баки заколачиваю, мистер Брекенридж, но ей-бо это правда — а времени, должно быть, часа два ночи, и мы какую-то реку переезжаем, Атчафалай наверняка, — и тут жиденыш ни с того ни с сего подскакивает и давай орать: «Нас разрезало! — разрезало! — разрезало!» — вот так вот в голос прямо. Ну я на секундочку перетрухал ужасно, потому как и впрямь решил, что нас разрезало, и мы сами по себе куда-то котимся, но я себя в руки взял быстренько и вижу — никуда нас не разрезало, вот я и грю ему: ложись давай и хватит уже вопить, как ненормальный. Я в Армии видал, как парни во сне переполошатся все и давай орать, тока жиденыш этот сто очей вперед им дал — вскочил и ну прям в открытую дверь кидаться. Атчафалай не то чтоб речка широкая, не Миссисипи вам, но глубокая — это да, и пацана я обратно уложил, пока он весь не вымок. А утром ничего не помнит, что ночью говорил. Тут я б ему и сказал, чтоб он домой к себе ехал, — мол, я-то решил двинуть в Солт-Лейк-Сити; да тока мне любопытно очень было, что у него в этом углу.

        Доехали мы, в общем, до Хьюстона, и тут нам свезло — поймали скорый прям в Долину, хоть и пришлось две мили из города киселять, чтоб на него запрыгнуть; и что, вы думаете, щегол этот делает, када я его на себя тяну и запихиваю в слепой багажный с этим его углом и ваще? Он крабенышем эдак борзо отползает и грит: да не, я лучше на грузовой сяду. Ладно, грю, тогда встретимся у сортировки в Сан-Хуане. И поехал. Я ваще больше не думал, что встретимся.

        Слажу я в Сан-Хуане, тока-тока светает, и «Стерно» это меня подвело, наверно, потому как слез я со стороны сортировки, а тут башмачник — кричит: ах ты сукин сын, а я ему в ответ ору: сам ты ссыкливая мексова образина, тока я ему это по-мексову сказал, ну он и погонись за мной да как двинет по башке, даже больно не было, стока во мне уже этого «Стерно» плескалось.

        Пошел я в город и вижу — какой-то сопляк в крагах парней ищет пельсины собирать, — ну я и подумал: ну его к черту, весь этот гам. Я во Флориде как-то попробовал — весь день хайдакался, а заработал тока трицать девять центов, вот я и грю: это не для меня, я сюда греться приехал, а не пахать.

        В общем, пробыл я в Сан-Хуане два дня и начисто забыл про этого жиденыша, мистер Брекенридж, и вот сижу как-то на консервой платформе, загораю себе, думаю, мож, Форт подтянется, как вижу — ба, жиденыш.