Эйфель (СИ)

Эйфель с облегчением переводит дух: наконец-то он услышал ее голос. Но Адриенна больше не произносит ни слова и опять застывает в пугающем оцепенении. Рестак похлопывает жену по руке, как заботливый врач, но все же сохраняет свой саркастический тон:

— Ты готов умереть за мою жену? Браво, это прекрасно! Глупо, но прекрасно. Какая замечательная новость для рубрики «Происшествия»! Знаешь, я даже верю, что ты способен совершить нечто подобное, ты достаточно безумен… Под твоей внешней сдержанностью скрывался такой пылкий нрав, о каком я и мечтать не мог. Ох, уж эти робкие натуры!..

И Рестак пинком распахнул дверцу фиакра. От удара затрясся весь экипаж, и они услышали тревожное лошадиное ржание. Потом ощутили холодный воздух, ворвавшийся внутрь. А следом увидели башню. Её металлический каркас обливал призрачный молочный свет луны. Фантастическое зрелище!

— А как быть с ней, Гюстав?

Эйфель непонимающе посмотрел на Антуана.

— Ею ты тоже готов пожертвовать? И ведь тебе придется это сделать, если государство откажется от твоего проекта и Парижский совет лишит тебя финансирования. Для такого решения достаточно всего лишь газетной компании…

И Рестак умолкает, зорко следя за реакцией Гюстава.

Эйфель оглушен, убит. Так вот к чему всё сводится — к вульгарному шантажу! Грязная, недостойная сделка! Он теряет дар речи. Он не знает, что ответить.

И тут наконец Адриенна поворачивается к ним. Она понимает, что творится в душе Эйфеля. Никому не пожелаешь оказаться перед столь жестоким выбором. Гюстав видит на ее лице отсвет глубокой, искренней любви. Но видит и другое — глубинную скорбь, признак отречения. Каждая черточка ее лица дышит горестной решимостью. Если кто-то и отдает себя в жертву, то это она, только она.

— Это мое решение, Гюстав. Не Антуана. И не твое.

К глазам Эйфеля подступают слезы. Как бы он хотел заключить ее в объятия, чтобы все происходящее исчезло, сгинуло в недрах памяти, как будто ничего не случилось, как будто они снова в Бордо, на берегу Гаронны, в той маленькой хижине, где впервые…

Но нет. Всё кончено. Прошли годы, их тела увяли, сердца очерствели. И настало время выбора, время безрадостных решений. Время самопожертвования. Сегодня каждый из них теряет нечто драгоценное. И каждый уйдет униженным, с тяжелым сердцем, с чувством непоправимой утраты, словно судьба безжалостно разбила все, что им осталось от прекрасной юной невинности.

— Это мое решение, — повторяет Адриенна и ловит руку Гюстава.

Рестак вжимается в спинку сиденья. Стиснув зубы, зажмурившись, он сидит, как больной, знающий, что мучительная операция почти закончена. Адриенна и Гюстав уже не видят его, они неотрывно смотрят друг на друга. Как они были счастливы! Как искренне верили, что все возможно, что им под силу победить время, бросить вызов жизни, сразиться с судьбой! От мужской руки к женской и обратно передается жгучий ток воспоминаний, словно их тела питаются общей кровью. Как же трудно разъединить руки! Гюстав пробует отнять свою, но пальцы Адриенны судорожно вцепились в нее. Они не произносят ни слова, но дышат в такт и неотрывно смотрят друг на друга.

А потом их руки бессильно падают, словно у тряпичных кукол.

Гюставу кажется, что земля уходит из-под ног. Так чувствует себя пассажир корабля, спустившись на берег после долгих недель плавания. Самое трудное — не оборачиваться. Не посылать вдогонку последний взгляд, который сделает разлуку еще мучительнее. Гюстав 1860 года поступил бы иначе: устроил бы осаду, сражался бы за счастье так же пылко, как в Бордо, в доме Бурже. Но Эйфель 1887 года давно повзрослел. Стал ли он лучше того, прежнего? Или хуже? Нет, он просто стал другим, и ничто не может изменить этого. Гюстав и Адриенна хотели победить время, возродить прошлое. Увы, счастливые мгновения эфемерны. А жизнь идет своим чередом, вот и всё.

Он ощущает это особенно остро, когда дверца отъезжающего фиакра захлопывается. Этот звук пронзает его, словно удар ножа в сердце. Эйфель отказывается верить в случившееся. Самопожертвование Адриенны, ее решение, избавившее его от тяжкого выбора, — можно ли найти более прекрасное свидетельство любви? У него сжимается горло; как он хотел бы заключить ее в объятия, покрыть поцелуями! Но всё кончено. Кончено навсегда. Эйфель слышит затихающий топот копыт, скрип рессор экипажа. Когда он проходит через ворота на стройку, шум удаляется и постепенно тает в ночной тишине. Гюстав Эйфель остался наедине со своей башней.

ЭПИЛОГ

Париж, 31 марта 1889

Видел ли он прежде свою башню такой прекрасной? Сейчас Гюставу кажется, что раньше он никогда к ней особо не приглядывался. Слишком властно она занимала его мысли. Он жил ею и ради нее; засыпал с мечтами о ней и улыбался ей, пробуждаясь; отдавал ей каждую секунду своей жизни. И вот теперь они стоят лицом к лицу, и он наконец-то видит ее такой, какая она есть, без прикрас, во всем ее дерзком совершенстве.