Эдисон, возможно, испытывал мало терпения к Гуро, который, в конце концов, был старым деловым партнером, чем мог бы, поскольку в начале того же года великий изобретатель узнал, что двое из его доверенных американских партнеров по фонографу тайно перевели себе 250 000 долларов, причитающихся Эдисону, когда они продали его права на фонограф. Эдисон, уязвленный и разгневанный этим предательством, обратился в суд за возмещением ущерба.
В течение нескольких недель Гюстав Эйфель купался в диком успехе своей монументальной башни.
«Париж приходит в восторг от Эйфелевой башни, которая является одним из величайших достижений в качестве чуда света, которым когда-либо удивлялся мир… грандиозным символом марша прогресса с 1789 года», – сообщала газета «Нью-Йорк трибюн».
Но хотя Эйфелева башня могла показаться законченной, рабочие все еще работали круглосуточно в две двенадцатичасовые смены, днем и ночью. Башня кишела малярами, покрывавшими кованые железные секции бронзово-красным цветом, который в более высоких местах светлел почти до желтого. Что касается лифтов, то горькая правда заключалась в том, что они все еще не работали, поскольку все три лифтовые компании продолжали лихорадочно трудиться, чтобы их лифты работали бесперебойно. Представители Отис были раздражены, потому что им не разрешили использовать насосы Уортингтона американского производства для подачи воды в резервуар на второй платформе, и резервуар для воды не был закрыт, как они считали необходимым. Следовательно, когда они тестировали свои лифты, они работали ниже ожиданий, и неудача, на которой настаивала компания, не была ее виной.
Стадии строительства. Июнь 1888 – март 1889 года.
Тем временем Гюстав Эйфель снискал расположение каждого изготовителя и продавца безделушек в Париже. Владельцы магазинов на каждом бульваре и улице продавали
«Эйфелевы башни любого размера, предназначенные для любых целей, от крошечных брелоков для цепочек для часов до больших часов для залов… Если высокая женщина идет по улице, за ней бегут девчонки, крича: “Мадам Эйфель! Мадам Эйфель!”»
В пригородах в садах выросли Эйфелевы башни с маленькими флажками.
Тем временем американцы и англичане сохраняли пренебрежительное отношение к французским достижениям. «Как огромный и искусный памятник металлической конструкции, – фыркнул корреспондент “Нью-Йорк таймс”, – французы признают его оригинальность и ценность, но они сожалеют о его уродстве и сожалеют, что время и деньги не были потрачены на что-то более живописное, и, как бы то ни было, они не гордятся тем, что показывают это гигантское железное сооружение незнакомым людям… эй, проголосуйте за это как мерзость и бельмо на глазу».
Редакторы лондонской «Таймс» упорно ссылались на «чудовищное сооружение посреди благородных общественных зданий Парижа». В редакционной статье газета признала, что Эйфелева башня «обладает определенной собственной симметрией и как простое инженерное достижение, никогда не сравнимое в своем роде, она заслуживает высокой оценки, если не всего того, что ее автор утверждал для себя и своих коллег. И все же мы обязаны помнить, что красота, совершенство, величие великих инженерных работ состоят в совершенном приспособлении средств к целям, в то время как в случае с Эйфелевой башней вообще нет целей, полезных или декоративных, за исключением праздной показухи, более достойной Чикаго или Сан-Франциско, чем Парижа».
По мере приближения дня открытия Всемирной выставки Париж был охвачен «лихорадкой праздника… Он был перекрашен и заново отделан, и грязь десяти лет была соскоблена со многих огромных зданий из канского камня[16], которые сверкают на этом майском солнце, как будто только что побелены. Букеты трехцветных флагов развешаны вдоль многих улиц… вот признаки грядущей иллюминации. Лица людей уже освещены… Единственное, что удивляло всех зрителей, – это Эйфелева башня. Верхняя часть, легкая и изящная, как будто она выросла там, где ее архитектором была только Природа, строго смотрит на дикие здания внизу, некоторые из них деловые, некоторые фантастические, все они, как и башня, очень современные».