Эйфория

– Ну, остальное можете представить, – усмехнулась она.

– Не могу. У меня очень слабое воображение.

– Йепе положила камень вот сюда, – она расстегнула несколько белых пуговиц на своем голубом платье и прижала мою ладонь к своему животу, – и медленно двигала его по кругу.

Кожа ее была все еще теплой, все еще маслянистой. Медленно и осторожно моя ладонь описывала круги по ее подтянутому животу, но мечтал я коснуться каждого кусочка, каждой клеточки ее тела, ощутить ее всю. И чтобы она всем телом прижалась ко мне.

– Постепенно она двигала камень все выше, выше, до ключиц.

Моя рука следовала за ее словами, слегка задев по пути груди (сегодня без лифчика), которые оказались полнее, чем я предполагал, пару раз скользнула вдоль ключиц.

– И опять вниз, туда-сюда прямо по соскам.

Она смотрела прямо на меня. А я на нее. Мы не отводили глаз. Как часто женское наслаждение оставалось для меня тайной, – это эфемерное нечто, которое ты должен уловить, и она сама не может объяснить, где его искать, как сделать лучше, чем удалось тебе.

– А потом она перевернула камень на ребро и провела им вниз…

Я поцеловал ее. Или, как потом утверждала Нелл, напрыгнул на нее. Я не мог обнять ее всю. Не помню, как мы раздевались, кто кого раздевал, но вот мы уже нагишом, и смеемся своим неловким движениям, и жадно обнимаем друг друга, и, потянувшись рукой вниз, она нащупала меня, и улыбнулась, и сказала, что, конечно, не совсем камень, но вполне подойдет.

– Ох, какое же облегчение, – сказала она, когда мы лежали, прилипнув друг к другу, все в раздавленных жучках и пыли.

– Что именно?

– Помнишь слона в больших ботинках?

– Чернильное пятно?

– Это карточка про секс. Предполагалось, что ты увидишь там нечто сексуальное. А ты сказал слон – в больших башмаках. Я встревожилась. Послушай-ка.

Звуки доносились отовсюду – с берега, с огородов, с поля за женской дорогой.

Если бы не знал, я бы ни за что не догадался, что это человеческие голоса.

– Сегодня у всех много секса, – вздохнула она. – Мужчины явно побаиваются камней. В ночь миньяны им необходимо убедиться, что их женщины по-прежнему их хотят.

– Так убеди меня.

* * *

Той ночью мы не спали. Мы перебрались на мою циновку и разговаривали, и прижимались друг к другу всем телом. Она рассказала, что там верят, будто любовь живет в животе, и когда переживают сердечные муки, то страдальчески держатся за живот. “Ты в моем животе” – самое сокровенное признание в любви.

Мы знали, что в любой момент может вернуться Фен, но это было неважно.

– Мумбаньо убивают новорожденных близнецов, – ближе к утру сказала она, – потому что двое детей получаются от двух разных любовников.

И это был единственный раз, когда она упомянула о нем и о своей беременности.

Мы не слышали, как пришел Бани. Он, должно быть, уже некоторое время стоял рядом, давая нашим душам время вернуться в тело, потому что когда он принялся нас будить, голос звучал встревоженно.

– Нелл-Нелл! – Губы касались полупрозрачной сетки. – Фен ди лам. Мирба тун.

Она подскочила, как будто укушенная змеей. Бани скатился по лестнице вниз.

– Он на середине озера.

– Твою ж мать.

– Вот именно, – ехидно поддакнула она. Я погладил ее спину, пока она рылась в поисках платья, и она замерла и поцеловала меня, и я, болван, поверил, что все будет хорошо.

Не стоило особенно спешить. Когда мы появились на берегу, лодка все еще была далеко. Можно было задержаться в постели, еще разок заняться любовью.

– Он слишком рано выключил мотор. – Сейчас я готов был подловить его на любой оплошности. – На таком расстоянии шум все равно никому бы не помешал. – Но я подозревал, что он просто хотел застать нас врасплох.

Нелл прикрывала глаза ладонью, хотя утро выдалось вовсе не ясным. Казалось, что на низком, металлического цвета небе вообще никогда не бывает солнца. Дождя не было, но мы словно вдыхали воду. Я хотел, чтобы она протянула ко мне руку, заявила права на меня, но она застыла, как сурикат, не отводя взгляда от лодки, все еще пятнышком мелькавшей вдали, очень медленно приближавшейся к берегу. Я коснулся ее шеи сзади, там, где короткие волоски выбились из косы. И я чувствовал себя настолько открытым и беззащитным, насколько вообще способен человек.

– Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы ему не досталась эта флейта, – проговорила Нелл.

Фигуры в лодке обозначились четче: одна сидит на корме, другая стоит посередине. Но все еще слишком далеко. Я хотел вернуться с ней в постель и негодовал, что мы стоим тут и ждем, пока он заберет ее у меня вновь. И я злился на Бани, который украл у нас эти последние минуты, пусть даже Фен мог бы застать ее в моих объятиях.

Бани с другими мальчишками резвились дальше по берегу, они громко обсуждали что-то и грубовато смеялись, вспоминая наверняка минувшую ночь, репетируя свои байки для Ксамбуна.

Нелл щурилась. Она забыла свои очки.

– Что ты видишь? – спросила она. – Мальчишки говорят, охота была удачной. Говорят, везут что-то крупное, кабана или антилопу.

Сначала и мне так показалось: отличная охота, туша зверя свешивается через борт моего каноэ.