Эйнемида II. Право слабого.

– Дочь моего царя? Конечно, наслышан. У неё мужской характер и она всегда добивается, чего хочет, ещё в юности такой была. Ты бы видела, как она на себе Деидама Сапиенского женила, его в молодости прекраснейшим из царей называли. У бедняги не было ни лазейки, – келенфиянин коротко хохотнул. – Потом она, конечно, разочаровалась, потому как кроме внешности у Деидама ничего царственного не имелось, но ничуть не расстроилась и стала править за мужа. Тот ей и слова поперёк не скажет.

– Младшенькая сестра, видно, в неё пошла. Тоже своего не упустит

– Талая? Нет, что ты, Талая – обыкновенная царская дочка, до Селеи ей далеко.

– Отличная рекомендация, – усмехнулась Кинана. – Ладно, буду глядеть в оба.

– Уж пожалуйста. Выжив в Эгоре, сложить голову в Ордее глупо. Что ж, мне пора, прощай царица.

– Прощай, Белен, – девушка с трудом сдержала навернувшуюся слезу. – Ещё увидимся.

– Твои слова, да богам на колени, – по-герийски, трижды ударив кулаком по груди, Белен вышел на двор и только тогда Кинана позволила себе заплакать.

***

Долгий день, ещё один долгий день. Усталая царица вошла в свои покои на женской половине и с наслаждением избавилась от надоевших сандалий и хитона. Ночь – единственное время, когда пленница может получить хоть немного свободы, пусть на окнах и решётка – узорная, красивая, как и положено прутьям золотой клетки. Ночь – это свобода. Главное, чтобы Аминте не пришло в голову именно сегодня вспомнить о супружеских обязанностях. Хотя, вряд ли – шрам пока выглядит достаточно отталкивающе.

Тщательно вымывшись в нагретой слугами воде, Кинана насухо вытерлась чистым полотном и, завернувшись в него, подошла к окну. Середина осени. Ещё не очень холодно, но уже ударили первые заморозки, и эконом со дня на день затянет окна на зиму бычьим пузырём, превратив дворцовые помещения в подобие глухих коробок с едва пробивающимся сквозь мутную плёнку светом. Скоро затянет, но пока можно стоять у окна, ёжась от вечернего холодка, и смотреть на колышущиеся в темноте ветви. Был бы здесь Темен, непременно отругал бы – после омовения, в тонком полотне, босая, на холоде – но Темена здесь не было, а Кинана любила холод. Северянка она, в конце концов, или кто?

Впрочем, долго стоять ни к чему. Во-первых, Темен прав, и с грудной хворью не шутят, а во-вторых, надо спать. День был длинный, а назавтра муж затеял конную прогулку, и Кинана, неожиданно для всех, согласилась участвовать, лишь бы хоть как-то отвлечься от надоевшего счетоводства. Жаровня натоплена, всё хорошо, можно спать и видеть сны о том, что могло бы случиться, но теперь существует лишь в мире грёз.

Скинув полотно на пол, Кинана взяла со столика у изголовья пару сушёных смокв и протянула руку к кувшину с водой...

Вспышка бьёт по глазам, отдаваясь болью в голове... «Сталь, слёзы и решение...» Закутанная в погребальный саван женщина с лицом Кинаны стоит у двери склепа, глядя на разгорающееся пламя костра… «Кровь, боль и решение...» Пылают дома, плачет ребёнок, удушающий дым поднимается к небу… «Страх, ненависть и решение…»

Медленным движением, точно касаясь змеи, девушка взяла в руку кувшин.

***

Весть о внезапной болезни царицы распространилась со скоростью лесного пожара, и вскоре царское подворье заполнилось людьми, желающими узнать, что произошло с возлюбленной повелительницей. По всей Ордее глашатаи призывали народ к спокойствию, заверяя взволнованных горожан, что призваны лучшие врачи и есть все надежды на скорое исцеление. Во всех храмах с утра до вечера курился дым жертвенных костров, окружённых молящими о здоровье госпожи. Пошли разговоры о скором проведении торжественной процессии во имя Даяры и её мужа Урвоса Подземного.