– О! Только свяжись с еврейским сочинителем! Кто сказал – скоморох, комедиант, клоун, шут гороховый? Я только хочу, чтобы в ваших писаниях была и шутка, и прибаутка, и по плечу хлопок, и по заду шлепок. Словом, публике надо доставлять удовольствие…
– Чтобы все говорили: «Черт бы побрал этого Шолом-Алейхема! Ну и язычок – онеметь бы ему! Ну и рученька – отсохнуть бы ей!»
– И еще я хочу, чтобы вы толком поговорили с нашими евреями, и именно на их наречии, на их родном языке, чтобы вы так и сказали им: вы, мол, такие и сякие, вы, дескать, и растакие и рассякие!.. То есть вы должны разделать их под орех, но красиво, чинно и благородно. Вы меня понимаете?
– Понимаю, как не понять? Вы хотите, чтобы мы с ними играли в ту игру, которая называется «кошки-мышки»?.. Так и быть… Только бы…
– Что «только бы»?
– Только бы… Ничего.
– Я же вам говорил – терпеть не могу недомолвок. Давайте прямо, что вас смущает?
– Что может меня смущать? Ничто ни капельки не смущает меня. Одним словом, чего вы еще хотите?
– Еще давайте им сценки…
– Чтоб они зевали?
– Рассказывайте им истории…
– Чтоб они быстрее засыпали?
– Напишите большой роман, роман с любовью, с трогательными сценами, чтобы дух захватывало. Одним словом, чтоб был роман…
– В шести частях с прологом и эпилогом, а-ля Шомер? Ни с чем не сообразные, дикие, нелепые сцены, ни к селу ни к городу?.. Меламед из Несвижа заводит любовь со служанкой Ривкой; он пишет горячие письма, она поет чувствительные песни; потом он уезжает в Париж и спустя девять месяцев возвращается бароном или миллионером и застает свою возлюбленную на кухне у ростовщика Эфраима, бандита, убийцы, душегуба. Тут между ними разыгрывается дуэль: ростовщик Эфраим хочет расколоть пополам несвижского барона; тогда барон бежит к губернатору, будит его и возвращается вместе с ним и с тремя жандармами; видя такой оборот дела, ростовщик хватает нож и закалывается, служанка Ривка падает в обморок и поет при этом немецко-еврейскую песню, да такую душещипательную, что и камень может растаять…
– Все? Вы уже кончили? Не нужно, чтоб несвижские меламеды ездили в Париж, чтоб губернаторов будили среди ночи, чтоб ростовщики закалывались и служанки пели на кухне душещипательные немецко-еврейские песни. Я хочу, чтобы вы дали роман, но роман еврейский, любовь, но любовь еврейскую. Вы меня понимаете?
– Понимаю, почему не понять? Вы хотите, чтоб я писал о жизни, о подлинной еврейской жизни? Хотите, чтоб я писал кровью сердца, нервами, от глубины души, нечто такое, за что расплачиваешься здоровьем и старишься раньше времени, от чего лицо покрывается морщинами, а голова – сединой, вы этого хотите? Так и быть… Только бы…
– Что «только бы»?
– Только бы… Ничего.
– Опять недомолвки? Скажите же, наконец, что вас смущает?
– Что может меня смущать? Ничто ни капельки не смущает меня! Словом, чего вы еще хотите?
– Хочу, чтоб вы потрудились хоть раз в месяц просмотреть все те книги и книжонки, что пишут писатели…
– Изводят бумагу…
– Но печатники печатают…
– Как подмажешь, так и поедешь. Раз им платят, они печатают.
– Но книготорговцы берут.
– Меняют книгу на книгу, шило на швайку…
– Но народ читает…
– Что ему еще остается? Не дают скотинке отрубей, – она жует солому…
– Вот вы и потрудитесь все это просмотреть, прочесть, а потом вкратце пересказать читателю, хорошенько ему разжевать, объяснить, что хорошо, а что ни к черту не годится…
– Надо щадить его желудок…
– Словом, будете писать критику.
– Велико ли дело?! Стану той же скотинкой и подохну в том же стаде…
– Но что же? Попрошу, чтобы все это – без лишнего шума…
– К чему кричать?
– И без огня…
– И без воды…
– И без злости…
– Злиться – грех…
– Ваша критика должна быть и нескучной, и полезной, и серьезной, и шутливой… Вы меня понимаете?
– Понимаю! Почему не понять? Вы хотите, чтоб из хлама, которым завален наш литературный рынок, я состряпал вам настоящий цимес. Рыться в куче навоза, – авось найдется когда-нибудь жемчужина, – легкая работа; от нее недолго посинеть – так полезна она и для тела и для души. Ну что ж, недурно… Я готов, только бы…
– Что «только бы»?
– Только бы… Ничего…
– Фу, пане Шолом-Алейхем! Я вам сколько раз говорил, что не терплю недомолвок. Со мной вы должны быть откровенны. Скажите, пожалуйста, что означает ваше «только бы»?.. Деньги?
– Кто говорит о деньгах?
– Что же? Почет?
– Кто говорит о почете?
– Что же? Здоровье?
– Что говорить о здоровье?
– Что же вы все твердите «только бы»?
– Только бы читали!..
«Весело схожу я в могилу», или Как смешили Чаплин и Стравинский
Композитор Игорь Стравинский (1882–1971) говорил шутливо, но честно:
Хороший композитор не подражает – он крадет.
К категории надежных друзей подходят только друзья того поколения, которые уже не могут стать нашими соперниками.
Английский клуб для меня – такой же кошмар, как казарма или монастырь.
Зеркала – инструменты памяти. В них видишь себя скорее таким, каким был, нежели таким, каким являешься сейчас.
Мою музыку лучше всего понимают дети и животные.