Её цветочки

Услышав, как заработал двигатель фургона Констейбла, Фрэнсин сразу же взялась за дело. Быстро заглянув в комнату Мэдлин, чтобы удостовериться, что сестра все еще спит, она поспешила спуститься на первый этаж и выйти из дома, даже не позавтракав. И, торопливо побросав в тачку лопату, вилы и садовые ножницы, направилась в сад.

День был пасмурный, чувствовалось, что позже пойдет дождь. Погода, идеально подходящая для того, чтобы перекопать сад.

Фрэнсин стояла, уперев руки в боки, и хмурилась. В тишине ночи выводы, к которым она пришла, казались вполне логичными, но теперь, глядя на лежащую в тачке лопату, Фрэнсин почувствовала, что начинает сомневаться. Она прикусила губу и покачала головой. Ей не будет покоя, пока она не проверит каждую клумбу и каждую грядку в саду. Даже если это ничего не даст, она хотя бы сможет отбросить одну из имеющихся версий.

Испытывая сожаление, Фрэнсин начала копать грядку, на которой рос пурпурный паслен.

Она копала и выдергивала растения, копала и выдергивала. Ее руки и спина начали ныть, когда она раскопала грядку со зверобоем, затем разорила ромашковую лужайку и наконец обратилась к луноцвету.

Она опустила взгляд на выдернутые из земли растения и подумала, что их корни похожи на испачканные руки скелетов, а листья уже начинают вянуть. Нос сморщился от неприятного запаха, исходящего от поврежденных корней.

Луноцвет. Цветок Элинор Туэйт. Каждое полнолуние она будила Фрэнсин глубокой ночью, чтобы вместе с ней посмотреть, как его цветки распускаются словно для того, чтобы восславить лунный свет. Это был их тайный ритуал. Ради этого Фрэнсин следила за фазами луны и в ночи полнолуния не спала, а только притворялась спящей, пока мама не отворяла дверь и не начинала мягко трясти ее. Пожалуй, это было ее самое любимое воспоминание о маме. В такие ночи было так тихо, и воздух был наполнен ароматами сотен цветов. Она и теперь делала это каждое полнолуние, отдавая безмолвную дань матери.

Фрэнсин повернулась, мысленно увидев, как тоненькая фигурка матери, облаченная в белую ночную рубашку, идет мимо плетей луноцвета, обвивших одну из стен сарая, легко касается рукой его белых, похожих на колокольчики цветков и с чуть заметной отстраненной улыбкой говорит:

– Скажи мне его ботаническое название, Фрэн, и перечисли его обиходные имена.

– Ipomoea alba, – сказала юная Фрэнсин; сад был для нее своего рода школьным классом, в котором мама постоянно экзаменовала ее. – В обиходе известная как утреннее сияние или лунная лоза… А почему ты называешь эти лианы луноцветом, если большинство людей называют их утренним сиянием?

– Потому что во всей своей красе их цветы предстают именно при лунном свете, а утром они уже не так хороши. – Мать остановилась и устремила взгляд на клумбу с растениями поменьше, фиолетовые цветы которых, также имеющие форму колокольчиков, полностью распустились и стояли стоймя. – А теперь дурман.

– Datura stramonium, дьявольская трава, дьявольские силки, дьявольская дудка…

– Да, прекрасный и гибельный дурман, влекущий транс и смерть, – пробормотала мать и улыбнулась Фрэнсин. – Удивительно, что столь многие цветы, имеющие форму колокольчиков, ядовиты.

Тогда Фрэнсин пожала плечами.

– И они относятся к одному и тому же семейству?

– Полно, тебе ли не знать, что это не так, Фрэн! Дурман относится к семейству пасленовых, бругмансия тоже, а мои прекрасные луноцветы – это, разумеется, семейство вьюнковых[15]. – Она тихо хлопнула в ладоши. – А теперь перечисли мне семейства…

Выкинув это воспоминание из головы, Фрэнсин атаковала клумбу нарциссов, зеленые стебли которых торчали из земли, увенчанные бутонами. Жаль, что приходится выдергивать луковицы из земли до того, как цветы расцветут, но ничего, потом она сможет посадить их заново. Бросив луковицы на лужайку, Фрэнсин продолжала копать, исходя по́том.

Но пока она так и не нашла никаких тел.

Шел мелкий моросящий дождь, а Фрэнсин все разоряла и разоряла свой сад, пока он не стал выглядеть как кладбище с разрытыми могилами. От этой мысли ее пробрала дрожь.

Она начала раскапывать клумбу, окружающую старое кизиловое дерево, только-только начавшее покрываться чудными белыми цветами. Воткнув в клумбу вилы, остановилась и воззрилась на растения. Фрэнсин хорошо помнила, как она вместе с мамой обустраивала эту клумбу, когда ей было десять лет или чуть больше. Элинор тогда плакала, сажая растения в лунки, приглаживая землю с нежностью матери, вытирающей слезы со щек своего ребенка.

Встав на колени, Фрэнсин провела ладонями по кустам пионов с длинными темно-зелеными листьями, в которых скрывались бутоны.

– Виола, – прошептала она. Затем коснулась стеблей белых хризантем, которые расцветут в июле. – Агнес.