Эйзенхауэр. Солдат и Президент

Монтгомери и Пэттон не считались с положением Эйзенхауэра, когда упорно сражались за свой план, но, в конце концов, заботы Эйзенхауэра не входили в круг их обязанностей. Монтгомери хотел быстрой победы, хотел, чтобы ее принесли британцы, и хотел лично возглавить штурм Берлина. Пэттон ни в чем ему уступать не собирался. Если бы Эйзенхауэр был на их месте, он почти наверняка чувствовал бы то же самое, и он ведь сам желал, чтобы его подчиненные были заряжены на победу, верили в себя и свои войска.

Самая большая слабость Эйзенхауэра заключалась не в том, что он колебался в вопросе широкого фронта, а скорее в его желании быть всеми любимым, которое сочеталось с намерением сделать всех счастливыми. По этой причине он не заканчивал совещания, пока не добивался, по крайней мере, словесного согласия. Таким образом, казалось, что он всегда колебался, "склоняясь то в одну сторону, то в другую" в соответствии со взглядами и желаниями последнего человека, с которым он говорил. Эйзенхауэр, как выразился Брук, казался "скорее арбитром, балансирующим между противоречивыми требованиями союзников и подчиненных, чем мастером боя, делающим решающий выбор"*79. Каждый, кто говорил с ним, оставлял совещание с чувством, что Эйзенхауэр согласился с ним, и только позднее выяснял, что нет. Вот почему Монтгомери, Брэдли и Пэттон заполняли свои дневники, письма и беседы порицаниями Эйзенхауэра (Брэдли этим занимался меньше других).

Истинная цена, которую приходилось платить за желание Эйзенхауэра всем нравиться, измерялась, однако, не враждебностью Монтгомери и Пэттона. Ее приходилось платить на поле боя. В своих попытках задобрить Монтгомери и Пэттона Эйзенхауэр давал им тактическую свободу, доходящую до возможности самостоятельного выбора целей. Результатом стала одна из величайших ошибок в войне — упущенная возможность быстро завоевать и открыть для судоходства Антверпен, в чем для союзников заключался единственный шанс закончить войну в 1944 году. Эйзенхауэр полностью и целиком отвечает за эту неудачу.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ЗАПАДНЫЙ ВАЛ И БИТВА В АРДЕННАХ

Спор о том, кому командовать сухопутными операциями, который упорно вел Монтгомери, по существу был беспредметным. Не столь уж важно, если не считать престижных соображений, докладывал Брэдли непосредственно Эйзенхауэру или же через Монтгомери. Как подчеркивал Эйзенхауэр в разговорах с Монтгомери, ничего не делается без его одобрения, независимо от того, руководит он непосредственно всеми наземными операциями или нет. А что действительно важно — так это снабжение, кому и когда оно направляется. Материальными ресурсами распоряжался Эйзенхауэр, и в этом действительно заключалась власть. Направление и характер наступления определяло то, как Эйзенхауэр распределял наличные ресурсы, а не то, кто носил титул командующего сухопутными силами.

Так что там, где Эйзенхауэр мог быть великодушным с Монтгомери, он на это шел, не теряя, однако, реальной власти. Слова похвалы стоили мало, но приносили много, и Эйзенхауэр щедро их тратил. 31 августа он созвал в Лондоне пресс-конференцию. "Настали времена, — сказал он репортерам, — когда мы вырвались с первоначального плацдарма и генерал Брэдли получает свою часть работы, а поэтому будет подчиняться непосредственно ВШСЭС, и тот, кто интерпретирует это как умаление генерала Монтгомери, тот не хочет считаться с фактами. Монтгомери не только мой близкий друг, но человек, с которым я проработал два года и которого уважаю как одного из величайших солдат всех времен".

Он отдал должное победам Монтгомери во Франции. А что касается американской критики, будто Монтгомери вел себя чересчур осторожно перед Каном, говорил Эйзенхауэр, то он и слышать этого не хочет. "Каждый фут земли, потерянный [врагом] в Кане, был равен для него десяти милям в любом другом месте. Каждая частица праха там была для него дороже бриллианта"*1.

Черчилль, не менее Эйзенхауэра знавший о том, какой удар самолюбию Монтгомери нанесло перераспределение командных функций, тоже попытался смягчить этот удар. 1 сентября Черчилль объявил, что Монтгомери присвоено звание фельдмаршала (что создавало ситуацию, когда Монтгомери превосходил по званию Эйзенхауэра, пять звезд против четырех). Жезл фельдмаршала, однако, вдохновил Монтгомери на увеличение, а не смягчение требований о реализации его собственного плана. Правда, жезл этот не впечатлил Пэттона, который по-прежнему не уступал Монтгомери.