Эйзенхауэр. Солдат и Президент

Осень никогда не была лучшим временем года для Эйзенхауэра. В 1942 году он застрял осенью в тунисской грязи, в 1943-м — завяз на итальянском полуострове, а в 1944-м дожди превратили поля северо-западной Европы в болота. Эйзенхауэр говорил Маршаллу: "Я все больше устаю от погоды"*21. Его самолеты не могли летать, танки — маневрировать, а солдаты с трудом пробирались пешком. Он по-прежнему испытывал снабженческие трудности, и у него начались проблемы с пополнением частей. В этих условиях осенние сражения приводили только к большим потерям с обеих сторон.

Всю осень Эйзенхауэр ездил безостановочно. "Погода настолько паршивая, что езжу только на машине, — писал он Мейми, — а на это уходит уйма времени". Он обычно ездил только со своим водителем, сержантом Даром и Джимми Голтом (который исполнял роль штурмана), а сам сидел в одиночестве на заднем сиденье. "У меня появляются часы для размышлений, — писал он Мейми, — и, поскольку штабисты не донимают меня, я много думаю о тебе. Мне приходится проезжать и по дорогам, где мы путешествовали с тобой пятнадцать лет назад, и я жалею, что тебя нет сейчас со мной"*22.

Это был во всех отношениях тяжелый период. "Знаешь, дорогая, мне приятно думать, что эта бойня скоро закончится и я смогу вернуться домой, — писал Айк своей жене 22 ноября. — Но бои и смерть продолжаются — и конца этому пока нет. "Цивилизация" — плохое слово, когда оно приложимо к войне. И все-таки мы победим, и я бегом возвращусь домой!"

"Это так ужасно, так отвратительно, — писал он в другом письме, — что я часто думаю, как "цивилизация" вообще может мириться с войной". Тяготы долгой разлуки росли, жалобы Мейми на ее одиночество и его невнимательность переносить становилось все труднее. "Это верно, что мы живем в разлуке уже два с половиной года", — писал он в ноябре, признавая, как "мучительно" это для нее. "Поскольку у тебя нет военной работы, которая поглощала бы все твое время и мысли, я понимаю, что тебе труднее. Но я хочу, чтобы ты не забывала, что я люблю тебя и скучаю по тебе и что груз моей ответственности был бы непереносим, если бы я не верил, что есть человек, который ждет меня домой — навсегда". Искреннюю мольбу о понимании он дополнил следующим: "Не забывай, что меня бьют каждый день".

В середине декабря он пишет ей, что молится, чтобы это было их последнее Рождество, проведенное врозь, и обещает бесконечные беседы после войны. "Нам потребуется трехмесячный отпуск где-нибудь на одиноком побережье — и, Боже праведный, пусть там будет солнечной"*23

Проблемы с лейтенантом Джоном Эйзенхауэром, а точнее, с матерью Джона, раздражали Эйзенхауэра не меньше, чем проблемы с английскими фельдмаршалами. Джона назначили в 71-ю дивизию, которая вскоре должна была отправиться из Форт-Беннинга во Францию. Мейми узнала об этом раньше Айка и пожаловалась: "Ты не сказал мне ничего о своих затеях".

Айк запротестовал: "Я ничего не затевал и понятия не имею ни где он, ни что он делает. Я действительно дал понять, что, если он захочет попасть в дивизию, отправляющуюся на этот театр военных действий, Военное министерство не будет этому препятствовать только потому, что я командую здесь". Пять дней спустя он узнал о его назначении в 71-ю дивизию и прокомментировал его так: "Мне придется нелегко, стараясь "не вмешиваться", я так люблю своего мальчика — но я продолжаю себе напоминать, что он мужчина, его ждет мужская работа и собственная карьера. Как же я хочу быть сейчас рядом с ним!"*24

Джону Айк дал совет старого пехотинца, как готовить свой взвод. "Обойди каждого и убедись, что у него теплая сухая одежда... что он получает горячую пищу и что его оружие находится в идеальном порядке. Ботинки и носки имеют громадное значение, и ты должен (попытаться и в бою, и в учении носить обувь из тех же самых материалов, что и твои солдаты. Такими методами ты получишь не только превосходно подготовленный взвод, но и людей, которые пойдут за тобой куда угодно".

Когда пришло время отъезда Джона, Мейми почувствовала себя обиженной, отверженной, покинутой. Несмотря на разуверения мужа, она по-прежнему думала, что это он все организовал. "Я хорошо понимаю твою боль... — заверял ее Айк, — но меня огорчает, когда ты начинаешь говорить о грязных трюках, которые я сыграл с тобой, И о том, какое унижение ты пережила из-за меня. Ты всегда даешь собственную интерпретацию любого моего шага, взгляда, слова, и, когда ты доводишь себя до несчастного состояния, ты тем самым делаешь несчастным и меня..."