Екаб Петерс

— Так вот. «Красный террор» вылился из глубокого возмущения не столько верхушки советских учреждений, сколько наших рабочих, красноармейцев, женщин — все они глубоко потрясены жестокостями врагов. Мои товарищи видели в Елисаветграде пять тысяч трупов чисто гражданских людей[29]. Мне запомнилась телеграмма, в которой говорилось, что собрание стольких-то тысяч рабочих, обсудив вопрос о покушении на товарища Ленина, постановило расстрелять десять буржуев. Массовое возмущение подействовало на ВЧК, на местный аппарат, и «красный террор» начался без директив из центра, без указаний из Москвы.

Локкарт:

— Слушаю вас и начинаю думать, что вы — не мягкий человек. А ведь вы имеете семью, у вас есть маленькая дочь, и, думаю, мечтаете о дне, когда она будет с вами и вы будете проводить свободное время с ней…

Петерс:

— Не время сентиментам. Но мечтаю. А пока ваша гуманная Англия заваливает прихожую дома моей семьи в Лондоне газетами, в которых меня описывают неким чудовищем (газеты доставляют бесплатно!). Моя дочь не может показаться на улицу: там все дни простаивают типы с лозунгами и кричат: «Маленькая Мэй, убирайся в Россию к своему красному отцу!» Вот так, господин Локкарт!

Петерс мог выложить еще немало аргументов и доводов. Мог сказать, что еще не остыла кровь убитых Урицкого, Володарского, Нахимсона, Шейнкмана и многих, многих других. «Правда», «Известия» почти в каждом номере помещали некрологи — тяжелые свидетельства кровавой работы вражеских сил в России[30]. Но и то, что им было приведено, Локкарт не смог опровергнуть… И Петерс прямо сказал англичанину, что революция в России — это время, когда каждому надо задуматься: что делать, куда идти — с народом, против него или его покинуть. Локкарт, вероятно, понимает, что его карьера закончилась. Он в России провалился. И почему бы Локкарту не поразмыслить над тем, чтобы остаться в России, создать себе новую жизнь, счастливую. Предстоящий суд, безусловно, учел бы положительно такое желание. Работа для Локкарта найдется. Время капитализма все равно прошло.

Локкарт, сидевший полубоком к Петерсу, повернулся к нему всем корпусом, с некоторым удивлением, стал почти рассматривать Петерса.

— Вы не ослышались, господин Локкарт, я сказал то, что сказал: зову вас сжечь мосты к прошлому, у которого нет будущего. Перед вами есть добрые примеры. (Петерс указал на капитана французской армии Жака Садуля, который в сентябре 1917 года прибыл в Россию в составе французской армии, а вот теперь объявил, что поддерживает Советскую Россию. Назвал достойным гражданина поступок Ренэ Маршана…)[31].

Локкарт молчал, как молчат отрешенные, сосредоточившиеся в себе люди, вдруг каким-то чудом узнающие, что говорят о чем-то очень для них важном. Поднял голову, спросил:

— В самом деле суд может сделать в таком случае для меня снисхождение?

— Что решит суд, не могу сказать, — Петерс развел руками, — но за свои слова отвечаю, они не «нонсенс», над ними, на вашем месте, я подумал бы крепко. Советская власть принимает каждого, кто хочет жить по справедливой мерке и честно…

Как ни странным показалось Локкарту предложение Петерса — англичанин не мог себе даже представить, что он способен перейти на сторону «красных», — Локкарт все же задумался. Ничто не просвещает человека так, как события, властно вторгающиеся в его судьбу, и влияние которых меняет понимание смысла жизни. Петерс, возможно, думал, что не все еще разрушено, испорчено в душе Локкарта. Ведь тот много видел в России. Два раза был принят Лениным, пусть разговор велся и сугубо официальный. А какую школу могли дать ему конвоиры, красноармейцы, охранявшие его? Разговоры дипломата с ними, их бесхитростные ответы, открытые мысли, часто грубые и неотесанные, обнаженные, но искренние, могли найти отклик в его мыслях, заставить задуматься над содеянным. Петерс пытался просветить пошатнувшегося в своем самодовольстве и самоуверенности дипломата, который хотя и повел нечестную игру, но теперь искал выход из положения, все более осознавая факт провала, находясь в смятении. Петерс разъяснял ему «тайны» революции, классовой борьбы, говорил правду о ВЧК. Англичанин вроде бы внимательно слушал. Но слышал ли?

«Я размышлял над предложением Джейка остаться в России с Мурой, — записал он в дневнике. — Оно вовсе не было так бессмысленно…»[32] Чтобы укрепить отношения англичанина с Бекендорф, Петерс убедил Локкарта, что баронесса ни в чем предосудительном не замешана. Следствие ничего достоверно предосудительного не представило, и Петерс, поддержанный товарищами, проголосовал за ее освобождение. «Незачем плодить себе врагов — побольше бы нам друзей либо нейтральных», — сказал он, мотивируя свои соображения.

…Локкарт задумался о любви. Парадоксально! Но именно большевистская революция свела его с Мурой (графиней Бекендорф). Но любил ли он ее? Пожалуй, нет — чувства становились все более неопределенными.