Ёкай

Сонино чудовище оказалось крохотным. Оно вольготно уместилось на ладони отца, которую он протянул ей, раскрытую, потную и чуть дрожащую. Мужчина достал из кармана глиняный кругляш, на котором было изображено хмурое лицо, скалящее зубы в жутком подобии улыбки. Поделка, покрытая чуть облупившейся глазурью, походила на брелок, но сверху у неё не было колечка с цепочкой, чтобы крепить на ключи. Зато с слева и справа из глины торчало по три кусочка бечёвки с нанизанной на каждую из них бусиной цветной бусиной. Две красные, две зелёные и две белые.

– Короче говоря, – глухо пробормотал отец. – Это лежало у Маратки в игрушках. Ума не приложу, как оно туда попало. Я эту… – он явно проглотил слово «дрянь». – Эту штуку не видел уже не помню даже, сколько лет.

Он продолжал говорить, но Соня не слушала. Она протянула руку к своему давно позабытому амулету, навсегда оставившему ей привычку хвататься за левый карман, как только в поле зрения показывалось что-то необычное. Кончики её ногтей уже почти коснулись вещицы, но девушка отдёрнула руку в последний момент.

– Пап…

– Соня, ты разве его не забирала с собой?

Она покачала головой. Лицо на глиняном кругляше смотрела на неё строго. Обвиняюще. Обиженно.

– Я даже не помню, когда я его видела в последний раз. Ума не приложу. Он просто… Просто пропал когда-то.

– Ты же всегда его при себе держала. Неужто не заметила, когда он потерялся?

– Нет.

– Он твой.

Отец произнёс эту фразу неожиданно коротко и жёстко. Соня подняла взгляд, с трудом оторвавшись от разглядывания старого талисмана, и посмотрела ему прямо в глаза. В тёмной глубине его зрачков, расширенных от яркого света люстры, плескался страх. Страх и… ненависть?

– Пап, – Соня откашлялась. – Ты же не думаешь, что…

– Я думаю, что в игрушках моего сына нашёлся предмет, который никто из нас не видел уже много лет. Которого вообще не должно быть в нашей квартире. И он твой, Соня.

– Пап…

– Он твой!

Голос мужчины сорвался на фальцет, рука, на которой лежал глиняную поделку, вздрогнула. Соня схватила амулет прежде, чем сообразила, что произошло. Пальцы закололо, словно она сжала в кулаке кусок сухого льда, но это чувство быстро прошло. Вместо покалывания по ладони растеклось мягкое тепло. Отец быстро отряхнул ладони, словно избавился не от безобидной фигурки, а от отвратительного насекомого, и быстро сунул руки в карманы. Будто опасаясь, что дочь решит всучить амулет обратно.

– Во-о-от, – протянул он устало, разом растеряв всю настойчивость вместе со злобой. Разом обмяк, как наполовину спущенный воздушный шарик. – Кхм! Соня, я…

– Спасибо, – перебила его девушка и кивнула головой, пряча вернувшийся к ней привет из детства в карман.

Она уселась на стул, но к чаю больше не притронулась – напиток ей окончательно опротивел. На кухне повисла тягостная тишина. Ни отец, ни Соня не знали, что сказать друг другу. Мужчина не продумывал их встречу дальше момента, когда дочь возьмёт глиняную поделку из его рук. Избавиться от пугающего талисмана старшей дочери – вот какой была его цель.

– Ладно, поздно уже, – проговорила Соня, пытаясь по инерции сохранить хотя бы видимость того, что между ними всё нормально. – Я, наверное, пойду.

Отец промолчал. Девушка поднялась со своего места и, не поднимая взгляд, прошла в прихожую. Мужчина последовал за ней только когда она уже обулась и надела куртку.

– Может, останешься ещё? Можешь переночевать, чтобы далеко не добираться, – проговорил он.

Точнее, это проговорил его разум. Его воспитание. Всё остальное его естество, через интонацию голоса и выражение глаз, буквально молило её уйти поскорее.

– Да нет, – Соня с трудом выдавила слабую улыбку. – А то до работы ехать неудобно будет. Тут с пересадками…

Это была ложь, и оба они знали, что Соня врёт. Одна станция от Павелецкой до Третьяковской против больше, чем десяти от Ясенево. Но отец ухватился за подброшенную Соней отговорку, как утопающий за спасательный круг:

– А, ну да, ну да, точно. Ну, не буду тебя задерживать тогда.

Девушка остановилась только в дверях, самостоятельно открыв тугой непослушный замок. Мужчина чуть виновато улыбнулся:

– Рад был увидеться с тобой. Заходи, как время будет, хорошо?

– Конечно. Пока.

Он кивнул. Ритуал прощания был соблюдён. Больше им друг от друга нечего было ждать и нечего сказать друг другу. Дверь захлопнулась. Девушка повернулась было к лестнице, но замешкалась, поправляя полы куртки. Из-за двери донёсся голос отца:

– Алло. Да, Наташа. Отдал, всё хорошо. Угу. Да.

Соня покинула этаж на цыпочках, чтобы не выдать своего присутствия стуком каблуков.

*

Степан заявился поздно вечером, пьяный и злой. Дарья встретила его в прихожей, всё в том же домашнем наряде, с чашкой кофе в руке.

– Я же просила тебя не задерживаться. И не напиваться. Мне сегодня что, всё одной делать?

Усевшийся на обувничку парень поглядел на неё снизу вверх, но с таким выражением лица, будто возвышался над подругой по меньшей мере на полметра. Он театральным жестом сунул руку в карман, пошебуршил там, и, наконец, извлёк несколько мятых купюр.

– На… – выдавил Степан из себя. – Подавись, сука…