Екатерина Великая

«Я оставалась лежать на ужасно неудобном ложе, — вспоминала Екатерина в своих мемуарах. — Я сильно вспотела и умоляла мадам Владиславу переменить постельное белье и помочь мне перебраться на кровать. Она ответила, что не осмеливается сделать это без разрешения». Когда Екатерина попросила пить, последовал точно такой же ответ. Три часа она оставалась там же, где произвела на свет ребенка, мучаясь от холода и жажды и чувствуя себя глубоко несчастной. Тонкое покрывало, мокрое от пота, трепетало от сильных порывов холодного ветра. Мадам Владислава послала за повитухой, но императрица не разрешила той отлучиться и оставить без присмотра новорожденного. Наконец к Екатерине заглянула жена Александра Шувалова и пришла в ужас, увидев, что она все еще на жестком ложе в том же состоянии, что и несколько часов назад.

— Да ведь так не мудрено и помереть! — вскричала она и сразу же послала за повитухой, которая явилась лишь через полчаса и, осмотрев роженицу, уложила ее в постель.

Никто не пришел навестить ее, и это равнодушие глубоко ранило Екатерину. По ее лицу потекли горькие слезы обиды и жалости к самой себе. Шли часы, а она оставалась отгороженной от всего мира глухой стеной. А между тем за стенами родильных покоев, на половине императрицы, на улицах, примыкавших к дворцу, в апартаментах Петра продолжался пир. Великий князь на радостях принялся усердно накачивать себя вином. Екатерина же чувствовала себя совершенно разбитой, тело затекло, и груди распухли от молока. Она больше всего хотела увидеть своего ребенка, которого у нее отняли. Вскоре у нее начался сильный жар, а в левой ноге появилась пульсирующая боль.

Новый день во многом был похож на прожитой. Екатерина «только и делала, что плакала да стонала» в постели, жалуясь мадам Владиславе на боль в ноге, и не сводила глаз с двери в надежде, что пришлют хотя бы слугу разузнать о ее состоянии. У нее был лишь один гость — Петр, который забежал на минутку, сказав, что у него совершенно нет времени.

«Я не хотела ни жаловаться, ни давать повод для жалоб, — писала она. — Я была слишком горда. Мне противно было даже думать о том, что я могу находиться в беспомощном состоянии». Она пыталась вести себя с достоинством, хотя телесные мучения были нестерпимыми. Невыносимо медленно тянулось время. С другого берега реки послышались артиллерийские залпы, а затем город наполнился звоном сотен колоколов. А ей дороже всего был бы один звук — голос ребенка. Но ее лишили этой радости.

На третий день после родов пришла одна из фрейлин императрицы. Она не поинтересовалась здоровьем Екатерины, а спросила у мадам Владиславы, где атласный капор, который был на Елизавете, когда она сидела у постели роженицы. Капор нашелся в передней, и фрейлина, забрав его, туг же исчезла.

Позднее Екатерине стало известно, что в покоях императрицы разразился шумный скандал. В ходе поисков капора случайно обнаружили пакетик, в котором увидели какие-то корни вперемешку с человеческими волосами. Он лежал под подушкой на кровати Елизаветы. Наверно, это было колдовское зелье. С правительницей случился припадок истерии. Колдовства государыня боялась почти так же, как и убийства. Она отскочила от пакетика в сторону, словно там была змея, и приказала уничтожить ненавистное зелье.

Всех камер-дам проверяли, выясняя, кто из них занимается черной магией. Кто осмелился подсунуть колдовское зелье под голову императрицы?

Подозрение пало на одну из любимиц Елизаветы Анну Дмитриевну Думачеву, которая так долго была фавориткой, что ее побаивались даже Шуваловы. Арестовали Думачеву, ее мужа и двух сыновей. Она созналась, должно быть под пытками, что подложила колдовское зелье в надежде укрепить дружбу с государыней. Призналась она и в том, что давала Елизавете венгерское вино, в которое предварительно подмешивала чародейское зелье.

Эти признания вызвали панику. Начались лихорадочные поиски других колдовских амулетов, стали выдворять из окружения Елизаветы всех подозрительных. В этой суете забыли даже про младенца Павла. (Анну Думачеву с детьми отправили в ссылку, а ее муж, обезумев от страха, покончил с собой, перерезав горло бритвой,) Прошло еще несколько дней. Жизнь двора возвращалась в свою обычную колею. Екатерина начала выздоравливать.

Теперь больше всего ее тревожила судьба сына. Стремясь во что бы то ни стало услышать о нем хоть словечко, она нашла способ тайно получать нужные ей сведения. Спросить напрямую о своем младенце она не могла, так как это бы истолковали как недоверие к императрице. С огорчением она узнала, что вскоре после рождения у Павлуши около рта появились язвочки, которые мешали ему сосать. Няньки и старушки, приставленные к ребенку, окружили его такой заботой, от которой могло не поздоровиться. Стоило ему заплакать, как к его колыбели спешила сама императрица, ковыляя на слабых ногах. В комнате, где находился Павел, было невыносимо душно, но все равно младенца пеленали в фланелевые пеленки, да еще накрывали сверху покрывалами из бархата и меха черной лисицы.