Екатерина Великая

«Дайте туркам дойти туда, куда они хотят. Греция может стать царством для Константина Павловича — и как это способно подвергнуть опасности Европу? Лучше уж иметь в качестве соседа христианскую власть, чем варваров. Но даже власть варваров не покажется такой уж страшной, когда она разбита на куски»^{982}.

В 1786 году монсеньор де Рейниваль, французский дипломат, который хорошо знал о существовании «греческого проекта», высказался в секретных мемуарах: «Еще несколько лет правления Екатерины — и Европа будет преобразована»^{983}.

Теперь Екатерина раскрыла из перехваченных донесений, что король Густав Шведский действительно имел намерение начать с ней войну за территории южной Финляндии и Карелии. Она приказала флоту адмирала Грейга встать возле Ревеля, чтобы наблюдать за передвижениями шведского флота и быть готовыми вступить в бой, если шведы начнут какие-либо действия. Тревога по поводу возможности нового конфликта не дала ей спать всю ночь на 17 июня, и утром она приказала морской крепости Кронштадт быть в полной боевой готовности. Она сообщила Гримму о своей непоколебимой вере в правильность своих поступков и об уверенности, которую это придает ей перед лицом иностранного врага:

«Так как я знаю, что моим подданным не на что жаловаться — я не подавляю их свободу, не применяю уловок, притворства или дипломатии при обращении с ними, никогда не позволяю себе вести несправедливую войну, — я вовсе не боюсь, что иностранцы преуспеют в отвращении моих подданных от лояльности, которая тесно связана с их благополучием, их очень важными и истинными интересами»^{984}.

Она также решила, что настало время разрешить Александру Мамонову посещать ее Совет. 22 июня шведские войска провели бомбардировку пограничной крепости Нишлот, официально в ответ на рейд «казаков» — но русские считали, что эти «казаки» на деле были переодетыми шведами.

Через два дня великий князь Павел написал императрице из Павловска, прося ее разрешения присоединиться к войскам, собирающимся в Финляндии. По возвращении с ежегодного празднования в честь битвы при Чесме она подтвердила, что уже дала ему разрешение. «Для поддержки, — написала она, — так как война еще не объявлена, и никакой враждебности еще не отмечено. Наши первые передвижения пока что носят оборонительный характер»^{985}. Были предприняты шаги, чтобы гарантировать невозможность для шведов получить контроль над Ладожским озером, что отрезало бы коммуникационные подходы к Санкт-Петербургу. 29 июня Екатерину разбудили среди ночи, чтобы сообщить, что шведский флот появился у Ревеля. В последний день месяца она подписала декларацию о войне.

1 июля Екатерина получила официальный ультиматум, подписанный Густавом III. Он требовал возврата шведских территорий в Карелии и Финляндии, которые были уступлены России в 1721 и 1743 годах. Он также настаивал, чтобы Швеция действовала как посредник при решении русско-турецкого конфликта, и чтобы Россия вернула все свои приобретения в Крыму и все бывшие оттоманские территории. Все, что он требовал, было абсолютно неприемлемо для Екатерины (которая решила, что ее кузен сошел с ума). На следующий день декларация Екатерины о войне была зачитана в часовне Зимнего дворца после утренней литургии.

Первое сражение состоялось у острова Гогланд 6 июля и окончилось победой русского флота. Теперь погода была очень жаркой, и в сочетании с треволнениями это привело к тому, что императрица заболела. Девятого июля она пожаловалась на тяжесть в груди, а десятого написала Павлу: «Язаболела от жары чем-то похожим на ревматизм между лопатками, который сильно меня беспокоит. Меня уверяют, что это несерьезно, и я готова поверить»^{986}. Через четыре дня ей стало немного легче, и она неожиданно посетила загородную дачу, принадлежавшую Александру Нарышкину и его жене, где ей и ее сопровождающим подавали свежие фрукты из сада, а когда они уезжали, выстрелила пушка.