Екатерина Великая

Чтобы утешиться на время отсутствия Понятовского и сделать хоть что-то для его возвращения, Екатерина стала почти ежедневно писать (по-французски) сэру Чарльзу Хэнбери-Уильямсу. Последний с самого начала знал об отношениях между Екатериной и Станиславом и вполне их одобрял (полагая, вероятно, одним из способов наладить добрые отношения между Англией и молодым двором). Екатерина хотела облегчить душу и открыть сердце перед кем-нибудь, кто симпатизировал этим отношениям и ценил Станислава так же высоко, как и она сама. Она также ощущала потребность в совете более зрелого и мудрого человека, особенно когда начала всерьез оценивать свою будущую роль в управлении Россией. Через эту переписку сэр Чарльз сыграл важную роль в политическом образовании Екатерины. Он был также адресатом ее первых попыток создать свою биографию, так как она послала ему свои мемуары на сорока страницах, описав трудности первых лет жизни в России и своего несчастливого замужества.

Всегда помня о вероятности вскрытия, даже если письма доверены посредникам для передачи их в обе стороны, Екатерина и сэр Чарльз пользовались несложным шифром: в письмах они изменяли имена всех упоминаемых персонажей, включая свои собственные. Обращением сэра Чарльза к Екатерине было «Месье»; Понятовского они называли «нашим отсутствующим другом», а императрицу — «определенной персоной».

Таким же образом в письмах, курсировавших между сэром Чарльзом и Понятовским, Екатерину называли «графиней Эссекс» (на деле это был титул одной из дочерей сэра Чарльза) или «Колетта». Сам Понятовский определялся по названию карточной игры «L’Ombre» или «Le Cordon Bleu»[25]. Иван Шувалов был известен как «Accajou» («Красное дерево»), императрица была «La Prudence» («Осторожность»), канцлер Бестужев — «Le Patron» («Покровитель»), а сэр Чарльз — «La Sagesse» («Мудрость»). Похоже, Понятовскому доставляло огромное удовольствие использование такого кода. Он предложил также переименовать Петербург в Париж, Петергоф в Версаль и Ораниенбаум в Суси, а деньги он называл «чай».

Здоровье «определенной персоны» было постоянно обсуждаемой темой в переписке между сэром Чарльзом и Екатериной. Последняя описывала проблему Елизаветы как «воду в нижней части живота»^{173}, утверждая, что она даже пыталась лечить болезнь заговором. Екатерину это не удивило, но сэра Чарльза необычайно поразило то, что императрица могла одновременно оставаться в православии и верить в колдовство. После двенадцати лет при российском дворе Екатерина привыкла к таким явным противоречиям, заметив, что «для расстроенных умов одна и та же вещь может выглядеть и черной и белой в одно и то же время»^{174}. Столь уничижительных замечаний об императрице в письме к британскому дипломату было бы достаточно, чтобы великая княгиня попала в серьезную беду, буде это раскроется, не говоря уже об обсуждении между ними темы смерти императрицы и того, сможет ли однажды Екатерина «надеть корону»^{175}. (Несколько преждевременная, если не вовсе бессмысленная тема способа распределения власти между Екатериной и Петром подстрочным допущением проходит через всю переписку.) Кажется, сэр Чарльз рассматривает болезнь императрицы почти с удовольствием. Он пишет в ответ: «Недолгий срок жизни остается тем, кто имеет воду в животе; я знаю из первых рук, что возвращаются кашель и очень короткое дыхание»^{176}. А затем продолжает: «Умоляю вас рассказать мне все, что вы слышали о здоровье определенной персоны. Нет в мире ничего, что интересовало бы меня больше»^{177}. Короткое дыхание означало, что императрица не в состоянии выходить из своих покоев дальше часовни в Зимнем дворце. Несколькими днями позднее сэр Чарльз совершенно ясно говорит, что с нетерпением ожидает смерти императрицы, или, точнее, преемственности для Екатерины (и предположительно Петра): «Мои самые большие надежды опираются на великое событие, которое вскоре произойдет, несмотря на дьявола, ведьм и колдовство»^{178}.

В письме сэру Чарльзу от 9 августа Екатерина замечает, что Елизавета может еще успеть, если решится, лишить великого князя Петра престола и назвать вместо него своим наследником маленького Павла Петровича. Письмо сэра Чарльза от 18 августа подтверждает, что Елизавета разочарована в Петре, хотя он видит в этом скорее влияние других людей, чем ее собственные выводы.