Екатерина Великая

Сэр Чарльз в принципе одобрил ее план, хотя выразил беспокойство: ей следует скорее обезопаситься от трудностей, которые могут иметь место до смерти Елизаветы, чем беспокоиться исключительно о том, что может случиться после нее. Он убеждает Екатерину прилагать больше усилий, чтобы улучшить отношения с Шуваловыми — или по крайней мере не дать им влиять на Бестужева и Апраксина. «Пока ваши друзья остаются под властью ваших врагов, я рискну утверждать, что они как минимум бесполезны для вас»^{193}.

Тем временем канцлер Бестужев также искал денег у Англии. В своем письме от 23 августа сэр Чарльз сообщил Екатерине, что Бестужев некоторое время назад спросил, нельзя ли устроить для него «большую пенсию», так как он не может позволить себе жить согласно своему рангу на выплачиваемую ему в Санкт-Петербурге зарплату (только 7000 рублей в год, по его словам). В качестве компенсации он предлагал поддерживать интересы Англии при русском дворе. В письмах сэр Чарльз подает себя рыцарем, романтичным кавалером, выказывающим уважение своей идеализированной даме. «Мое сердце, моя жизнь и моя душа принадлежат вам. Я во всем считаю вас выше себя. Я обожаю вас, и это обожание заходит так далеко, что я ощущаю с уверенностью: я никогда не буду стоить вашего уважения»^{194}. Он лелеял мечту, что однажды, когда Екатерина станет императрицей, он вернется в Россию в качестве английского посланника, чтобы «долго жить с вами в качестве преданного слуги и робкого друга»^{195}. Он признается: «Мне хотелось бы иметь право свободно приходить и уходить, чтобы пользоваться часами вашего досуга, потому что я всегда буду больше любить Екатерину, чем императрицу»^{196}.

Того, что Екатерина обладала мощным даром очаровывать, отрицать нельзя. Она также обладала сильным чувством собственного предназначения. «Мне хотелось бы испытывать страх, но я не могу: невидимая рука, которая ведет меня тринадцать лет по очень неровной дороге, не позволяет мне сдаваться, в чем я очень твердо и, вероятно, глупо заверяю»^{197}.

11 августа Екатерина сделала смелый шаг, написав канцлеру Бестужеву, что хотела бы вернуть Понятовского в Петербург. Сэр Чарльз тоже поговорил с канцлером и получил обещание помощи, так как понимал, что только Бестужев может обратиться к премьер-министру Польши и Саксонии графу Генриху фон Брюлу и попросить о возвращении Понятовского в качестве личного одолжения. Сэр Чарльз сообщил также Бестужеву о природе взаимоотношений между Понятовским и Екатериной. Он считал, что канцлер готов помогать ей и ему можно доверить этот секрет. (Понятовский же считал, что Бестужев сам немного влюблен в Екатерину, а также что он пытался обеспечить ей как минимум одного любовника по собственному выбору.)

В тот же самый день Екатерина пожаловалась сэру Чарльзу, что великий князь приходит в ее апартаменты гораздо чаще обычного, нарушая ее уединение, чтобы поговорить о своем «новом увлечении — греческой девушке, которая служит у меня»^{198}. Она сокрушается об ущемлении своей свободы, но дни ревности теперь позади.

4 сентября Екатерина сообщила сэру Чарльзу, что императрица — которая еще была очень даже живой — рассердилась на великого князя. Она пожаловалась, что его взгляды «противоречат всему, что тут Желается, что… они анти-российские… Ей сказали, что им руководят голштинцы, которые и внушают ему эти чувства. Она лично передала это канцлеру в воскресенье и вообще никуда не вышла, хотя и успела полностью одеться, так была рассержена»^{199}. Екатерина также сообщает, что частично благодаря совету, который великий князь получил от сэра Чарльза, он прилагает все усилия, дабы переменить свои антирусские настроения, и становится «весьма разумным по многим вопросам»^{200}.

Двумя днями позднее она с юмором, если не со злорадством, сообщает о последней причуде императрицы.