Екатерина Великая

«А вот кое-что, вызывающее смех. Личность, на чей кашель вы жаловались вчера, ничего не делает, лишь болтает в уединении своей спальни о личном вступлении в командование армией. Одна из ее женщин сказала ей на днях: «Как вы можете? Вы ведь женщина». Она ответила: «Мой отец же командовал, неужели вы думаете, что я глупее него?» Следующий ответ: «Он был мужчиной, а вы нет». Она разозлилась и стала настаивать на том, что хочет сама идти на войну. Ей ответили, что милая дама неспособна совершить такой подвиг, она ведь не в состоянии подняться по ступенькам собственной лестницы, не запыхавшись»^{201}.

Бестужев окончательно подпал под обаяние чар Екатерины и ревновал ее к обоим — и к сэру Чарльзу, и к Понятовскому, потому что они тоже пользовались ее благосклонностью. Однако тут было и кое-что большее, чем простая ревность: та власть, которую Бестужев рассчитывал получить в дальнейшем над Шуваловыми, могла основываться лишь на влиянии, которое он, как ему казалось, имел на Екатерину — возможную будущую императрицу. Поэтому для него было важно, чтобы в нем, а не в сэре Чарльзе или Понятовском, продолжали видеть наиболее близкого ей союзника. Жалобы Бестужева на расходы возымели действие: Екатерина решила еще сильнее надавить на него по поводу возвращения Понятовского. Теперь она находилась в депрессии, на грани болезни, тоскуя по Станиславу и вовсе не будучи уверена в успехе. Сэр Чарльз также оказывал давление на Бестужева, давая понять, что тот больше не будет получать финансовой помощи и останется без пенсии от Английского двора, если не займется этим делом. Он также пытается оказывать давление и на Екатерину: «[Бестужев] может сделать то, о чем вы просите, — если захочет»^{202}. Однако поскольку ситуация становилась все более запутанной и чреватой опасностями — из-за того, что у императрицы зародились сомнения по поводу Понятовского, — сэр Чарльз предупредил Екатерину:

«Вы можете заставить меня говорить и делать все, что вам будет угодно, но когда я увижу, что страсть больше не слушает резонов, я буду возражать против ваших желаний с твердостью, равной потребности слушаться вас во всем, что может быть для вас полезно или просто доставлять вам удовольствие»^{203}.

Но Екатерина дошла до отчаяния. Одиннадцатого сентября она написала сэру Чарльзу: «Я не знаю, что говорю и что делаю. Могу лишь искренне сказать: такое я испытываю впер — вые в жизни»^{204}. Сэр Чарльз ответил и вовсе в несвойственной для посла манере:

«Одно слово от вас — и оно станет для меня самым священным законом. Когда я думаю о вас, мои обязательства перед Хозяином [то есть королем Георгом] тают. Я готов выполнить все приказы, которые вы отдаете — если они не опасны для вас самой, потому что в этом случае я сделаюсь непослушным, и моя твердость будет равна послушанию, с которым я выполняю все остальные распоряжения…

Я ваш, только ваш, и весь ваш. Я уважаю вас, почитаю вас, обожаю вас. Я умру в убеждении, что никогда не существовало равной вам по обаянию и чистоте, с подобной внешностью, сердцем и головой»^{205}.