Екатерина Великая. Завершение Золотого века

А Платоша… Что ж: он еще слишком молод. У него все впереди… Надобно токмо помогать и учить его идти в правильном направлении. Хотя, известно, рожденный ползать, все равно не взлетит… Дай-то Бог, чтоб любимец ее не ползал. Хотя, птенцы, воспитанные ею, должны бы не просто летать, а высоко взлетать. Сожалительно, но нет полета у графа Платона Александровича. Ее окружению, конечно, не понять, как страшно их государыне остаться одной, один на один со своими мыслями, когда не с кем ими поделиться даже, с любящими ее, Перекусихиной и Нарышкиной. Разве могут они все понять, когда они — не Потемкин. Есть, конечно, Александр Строганов и Левушка Нарышкин, но у них свои дела, свои семьи, дети. Видит она, что не люб многим Платон Зубов, но она привыкла к нему, с ним она может хоть чем-то делиться. Да, в ней живет один единственный страх — страх одиночества. Она знает, что это такое и пережить его паки, на старости лет, у нее нет никакого желания.

* * *

Наступил первый Новый год без Светлейшего князя Потемкина. У Екатерины не было никакого настроения его праздновать. Но, как всегда, был преподнесен золоченый поднос с редкими фруктами. И паки она удивлялась, кто же мог оное ей послать. Последнее время, она все более склонялась к тому, что сим тайным ее поклонником, все-таки, был Александр Сергеевич Строганов. Но колико раз она не обращалась к нему признаться, что сие дело его рук, тот не признавался. Хотя ненадобно снимать с весов и Нарышкиных, и Барятинского, и Чернышева. Может статься, граф Чернышев шлет гостинец по просьбе почившего брата Захара? Светлейший князь говорил, что не ищет виновника, понеже, может статься, что поднос преподносится именно от него. Конечно же, не от него. Кто за него теперь сегодни принес бы ей сей золоченый поднос?

В начале года она отозвала из Парижу своего посланника, маленького, верткого барона Ивана Симолина, деятельность коего теперь ограничивалась тамо лишь ролью наблюдателя. Он слал депеши о событиях в стране и ходе революции. Накануне отъезда, Иван Матвеевич имел тайную встречу с королем Людовиком и его супругой, кои заявили ему, что единая их надежда — помощь иностранных монархов и, в частности, от русской императрицы. Для нее они передали письмо.

В последней депеше барон сообщал о своем намерении ехать в Вену, дабы передать письма от Марии Антуаннеты для брата — короля Леопольда и канцлера Кауница. Симолин доложил, что Францией управляют теперь якобинцы по названию от основной политической группировки. Король назначил любимого французами маркиза де Лафаейта командиром национальной гвардии — добровольческих сил по охране правопорядка.

Императрица Екатерина Алексеевна, довольная деятельностью Симолина, намеревалась направить его состоять в ведомстве Иностранной коллегии, и вместе с тем возглавить Юстиц-коллегии лифляндских, эстляндских и финляндских дел, понеже сам тайный советник происходил из рода прибалтийских немцев.

По прибытии в Санкт-Петербург, после посещения Вены, где барон Симолин передал письма Марии-Антуаннеты ее брату — австрийскому королю, он сообщил, что в августе французы переименовали Национальное собрание в Учредительное. Сие собрание приняло Декларацию прав человека и гражданина, отменившую феодальные привилегии и утвердившую основные принципы прав человека. Поведал и то, что недавно поползли слухи о замысле короля вернуть к власти аристократию.

Прознав сие, народ хлынул в Версаль, загородную резиденцию короля, и заставил его с семьей вернуться в Париж, где Людовик теперь жил, фактически, под арестом.

Екатерина чуть ли не заболевала от подобных сообщений. Сверх того, несмотря на дипломатический успех, достигнутый в ходе переговоров с представителями Англии и Пруссии, Ея Величеству не давали спокойно спать требования шведского короля о субсидиях и исправлении границы в Финляндии. Екатерина, зная приверженность братца Гу к королевской Франции, через своих агентов сумела подвигнуть Густава Третьего на создание роялистской коалиции направленной против революционной Франции. Сама же решала, откуда взять резервы на оплату обещанных субсидий. Сей вопрос так занимал ее, что она как-то в раздражении сказала Храповицкому:

— Дайте мне кончить с Турками! Договор с ними токмо что заключен. Я еще разбираюсь, как и куда его приложить. Я рада хотя бы тому, что могла на время занять Шведов Французскими делами. Может статься, мы сумеем вызволить короля Людовика из заключения. А уж я не останусь в стороне, помогу, как смогу.

Храповицкий ведал: на самом деле, она уже потратила не один мильон на благое дело спасения королевской семьи.