Екатерина Великая. Завершение Золотого века

Екатерина, специально говорила о посторонних вещах, дабы остыть от неприятнейшей новости, полученной от внука. У входа во дворец, она, взяв его обе ладони, крепко сжала их.

— Стало быть, не беспокойся, Сашенька, все будет у тебя знатно. Зубов забудет даже смотреть в сторону Елизаветы Алексеевны, — пообещала она.

Паки, поцеловав в лоб, склонившегося в три погибели внука, она в крайнем беспокойстве вошла в дверь Зимнего дворца.

Естьли молодой и неопытный Александр Павлович не сразу разобрался в происходящем, то Екатерина мгновенно все оценила и положила решительно остановить ухаживания Зубова за Великой княгиней Елизаветой так, чтобы Платон, придя в себя, забыл о своих чувствах к юной жене Александра. Не хватало токмо, чтоб за оное взялся, естьли прознает, ее вспыльчивый и неуправляемый сын Павел!

* * *

Сначала, пойманный врасплох, граф Зубов отпирался, но уже на третий, прямой вопрос Екатерины, он не мог отвертеться и, скукожившись, тщился, как можливо глубже спрятаться в широком бархатном кресле.

— Платон Александрович, не хотите ли вы сказать, что теперь вы оказались в роли Александра Мамонова, коий, влюбившись в Дарью Щербатову, целый год морочил мне голову, и токмо потом признался мне об том. — Она помедлила, и, взглянув ему прямо в глаза, молвила:

— Ведь, как не крути, а шила в мешке не утаишь!

— Ничего подобного я не хочу сказать, — последовал ответ, притом, что глаза «Чернявого» тщились смотреть на императрицу самым честным образом. Екатерина, как бы, не слыша его, продолжила:

— Кстати, вы ведь, небось, слыхивали, что уже через некоторое время сей Дон Гуан, Мамонов, просился назад ко мне, но получил отказ. Стало быть, «была у него честь, да не умел её снесть!» И теперь, всем известно, он токмо тем и занимается, что изводит свою несчастную жену, пеняя ей, что из-за нее, он все потерял и теперь в опале.

Платон Александрович молчал. Екатерина, не глядя на него, продолжала:

— Как вы понимаете, он легко отделался за свою измену. Выслан, всего лишь, в Москву. Вы же, граф, позволили себе искать любви у жены моего наследника, моего любимого внука, будущего императора империи!

Сжимая руки в кулаки, прижимая их к груди, Зубов, плаксивым голосом бормотал:

— Не искал я любви, поверьте же мне, государыня-матушка. Я люблю токмо Вас…

— Когда дело касается меня, — продолжала, с трудом сдерживая себя, Екатерина, — я милостива, и не злопамятна, но за своего любезного внука, я могу примерно наказать любого, посягнувшего на его честь, наказать, как преступника, преступившего все правила приличия.

Голова Платона все более сжималась к плечам, глаза все более расширялись и он, в конце концов, на трясущихся ногах, поднявшись с кресла, бросился на колени к ногам императрицы и прыгающими губами, поклялся, что ничего дурного не сделал и не сделает по отношению к царственной семье.

Екатерина могла поднять его, распластавшегося у ее ног, целующего ее платье, но, она, отдернув его, скорым шагом вышла из кабинета.

«Пусть подумает, дурачок, что такое знатно и что такое худо», — думала она, направляясь к себе. — Однако, правы те, кои за глаза тебя называют «дуралеюшкой». Ишь, чего удумал! Разбить жизнь моего любимого внука! Да, нет на тебя князя Потемкина!»

Пройдя в спальню, она опустила огромное зеркало между их постелями. Прилегла, опустила голову на подушку. Вспомнила поговорку: «бояться себя заставишь, а любить не принудишь» Подумала с горечью: «от козла ни шерсти, ни молока» и не прогонишь, что ужо лукавить — привязана она к оному «Чернявому» козлу изрядно. Да и возраст уж совсем не тот, чтоб указав ему на порог, поменять на кого-то другого.

* * *

— Вы не представляете себе, что вытворил вчерась наш старик Елагин, — весело, бросая насмешливые взгляды, поведала, токмо прибывшая в гости к подругам, графиня Анна Никитична, усаживаясь супротив них и, бывшей с ними, графини Браницкой.

Мария Саввишна и Анна Степановна воззрили на нее своими любопытными глазами. Но та, будто занятая поиском чего-то в своей маленькой бархатной сумочке, тянула со своим сообщением.

— Ну, не тяни кота за хвост, говори, — подстегнула ее Протасова.

Нарышкина, картинно вздохнув, поведала:

— Мне об том поведал граф Александр Андреевич. — Графиня задорно оглядела всех: — Вот так, дорогие мои подруги: хоть и говорит наша государыня Екатерина Алексеевна, что наш главный директор придворной музыки и театра, Иван Перфильевич хорош без пристрастия, однако он еще тот ловелас!

— Кто об оном не знает! — фыркнула Королева. — Старый, а все туда же!

— И что с ним приключилось? — настороженно испросила Перекусихина.

— А вот что! Иван Перфильевич, посетил свою последнюю пассию, какую-то актерочку, и так воспарил в небеса, что вздумал делать пируэты перед зеркалом, и так допрыгался, что вывихнул себе ногу!

Перекусихина расширила глаза.

— Бедный граф! Так он сам все оное поведал?

— Вестимо, бедный! — фырнула Нарышкиина. — Так вывихнул, что теперь не ложно прихрамывает.

— Как! Теперь, не ходит? — обеспокоилась Перекусихина.

Протасова охладила ее: