Эхо Благой Вести: Христианские мотивы в творчестве Дж. Р. Р. Толкина

Но, как в истории Ноя, небольшая группа Верных Нуменора, отказавшихся участвовать в мятеже ‹.‚.› спаслись на Девяти Кораблях под предводительством Элендипя и его сыновей Исипъдура пАнариона и основали своего рода поблекшее подобие Нуменора в Изгнании на берегах Средиземья ‹.‚.›. Однако «святилище» Господа и Гора погибли, и замены им по сути дела не было. Также, когда пришел конец «Королям», никакого эквивалента «священству» тоже не осталось: эти два понятия в сознании нуменорцев отождествлялись. Так что, в то время, как Бог (Эру) был данностью философии «хороших» нуменорцев и основным фактом в их представлении об истории, во времена Войны Кольца Ему не поклонялись и святилищ не возводили. Такой вариант «истины по умолчанию» был характерен для Запада и всей области под нуменорским влиянием: по сути дела, дальше отказа поклоняться какому бы то ни было «творению» и превыше всего — «темному властелину» или сатанинскому демону, Саурону или любому другому, они не шли. У них (как мне кажется) не было просительных молитв к Господу; но обычай благодарения не исчез бесследно. (Те, что находились под особым влиянием эльфов, могли взывать к ангели- ческим стихиям о помощи, перед лицом непосредственной опасности или в страхе перед жестокими врагами). Позже выясняется, что на Миндоллуине было «святилище», доступ к которому имел только Король; там в древние времена он возносил благодарность и хвалу от имени своего народа; однако о том давно позабыли. Вновь туда вступил Арагорн; там он отыскал росток Белого Древа и пересадил его во Двор Фонтана. Следует предположить, что с возрождением наследственных королей–священников (прародительницей которых была

Лутиэн, Благословенная эльфийская дева) поклонение Богу возобновится, и Его Имя (или именование) будет звучать чаще. Однако пока длится влияние нуменорцев, храмов Истинного Бога возводить не будут[381].

Присутствует в толкиновской истории и противоположность добродетели религии — а именно темные культы, почитание падшего ангела — Моргота. Что характерно, почти всегда они утверждены на страхе — или на желании получить какие‑то дары Бога (бессмертие) — как бы «украдкой», о чем мы уже говорили. Как представляется, не случайна и связь между «религиозными» воззрениями и типом «общественного устройства» — подлинная религия соседствует с «благодатной иерархией», с подлинной властью; поклонение злу — с обществами, как мы теперь сказали бы, тоталитарного типа. Эта связь у Толкина подмечена не случайно — он не мог не заметить «идолопоклонническую» тенденцию в тоталитаризме, обожествлении «Государства» (Толкину не нравилось, когда это слово писалось с большой буквы) или государственного лидера. Актуальное для толкиновской истории сохраняет значимость и сейчас — особенно после XX столетия, когда мы могли воочию убедиться в несовместимости «тоталитарного общества» с подлинной религией и в богоборческой природе всякой тоталитарной власти.

Надежда и мужество

Две другие основополагающие добродетели толкиновского повествования — надежда имужество. Надежда — естественное, более того — необходимое свойство человека. Традиция, связанная с именем св. Фомы, уверена, что надежда присуща каждому человеку, поскольку она внутренне связана с постоянным усилием человека жить, действовать и обретать благо[382]. Надежда — это сила, благодаря которой оказывается возможно стремление человека к цели и терпение в ее ожидании; трудно представить себе существование человека без нее. Но вместе с тем, надежда — не то же самое что уверенность, в ней есть некоторая неопределенность. Именно поэтому следование надежде может становиться подвигом и требовать мужества:

На то, в получении чего твердо уверены, не надеются. Характерный признак надеҗды — ощущение некоторого препятствия, встающего между нашим желанием и его удовлетворением. Надеются лишь на более или менее труднодоступное. ‹.‚.› Если препятствие становится крайне затруднительным и начинает казаться непреодолимым, желание сменяется своего рода ненавистью. Тогда мы не только перестаем добиваться этого невозможного блага, но не желаем даже слышать о нем. ‹.‚.› Это отступление стремления, соединенное со злобой на свой прежний предмет, зовется отчаянием[383].