Эхо чужих желаний

Шон искренне не понимал сестру. Он ни капельки не притворялся.

– Да, конечно, как скажешь. Мы приглашаем тебя в гости к нам в Остию, – примирительно сообщил брат.

Анджела вздрогнула. На ее плечах и спине медленно выступил пот. Мысль о встрече с японкой, которая делит постель с ее братом-священником, и двумя их детьми внушала страх.

– После свадьбы Эмер. Не раньше следующего вторника.

Анджела была непреклонна.

Шон расстроился:

– Мы думали, ты приедешь на Пасху.

– Завтра я иду на празднование Страстной недели и хочу провести выходные с друзьями. Потом приеду в Остию.

«Если это окажется невыносимым, – подумала она, – притворюсь больной. Скажу, что поднялась температура».

Шон сник:

– Я думал, что…

– Все решено.

– Нет, я не об этом. Я думал, что ты пригласишь нас на свадьбу. На свадьбу Эмер.

Анджела ошеломленно уставилась на брата.

– Я встречался с Эмер, помнишь? Я познакомился с ней, когда ты жила в Дублине. А потом она приезжала на папины похороны.

– Да, она знает, что ты священник.

– Но ты же наверняка сказала ей?

Шон не верил своим ушам.

Голову Анджелы сковала резкая боль.

– Не смеши меня, Шон! Конечно, я не сказала ей. Я никому не сказала.

– Дело гораздо сложнее, чем я ожидал, – покачал головой брат. – Я думал, ты скрыла это только от мамы и ждешь, когда наступит подходящий момент, чтобы ей сообщить. Я не знал, что у тебя такие старомодные взгляды и непримиримое отношение. Ради всего святого, Анджела, я по-прежнему католик, я не отрекался от веры. Я хожу на мессу и причастие.

Было слишком поздно завязывать спор. Анджела оплатила счет, и они мирно отправились обратно в отель. По пути Шон показывал сестре город, словно она приехала в Рим к брату обычной туристкой. Шон поцеловал Анджелу в обе щеки и ушел ночевать к другу, который все еще был священником и явно не собирался проводить ночь без сна, терзаясь мыслями о том, что случилось с преподобным Шоном О’Харой и каким курсом теперь пойдет его жизнь.

Утром Анджела настроилась по-деловому. Она объявила Шону, что просит выслушать ее и говорить только тогда, когда она спросит его мнение: иначе встреча не принесет результата. Брат был ошарашен, но согласился. Анджела интересовалась, не сможет ли Шон вернуться в Каслбей еще один раз, всего один раз, в прежнем обличье священника. Брат в ужасе вскочил из-за стола. Однако Анджела настаивала на ответе. Это возможно технически? В чем заключается основная трудность? Осталось ли у Шона платье священника? Сойдет ли ему с рук обман, или кто-нибудь из обители ордена непременно услышит об этом? Нет смысла спрашивать, зачем это нужно. Вопрос в том, можно ли это сделать. По словам Шона, даже если бы он захотел совершить столь безумный поступок, он бы не смог. Его разоблачат через несколько дней. Отказ служить мессу в церкви отца О’Двайера сразу вызовет подозрения.

Нельзя ли сказать, что после изгнания ордена из Китая в устав внесли изменения и священники превратились в рабочих и учителей, которые трудились наравне с общиной? Нельзя ли косвенно намекнуть, что все священники были понижены в сане, а не только отец Шон? Нет, это нелепица. Стоит открыть газету, чтобы понять, что это неправда. Ложь не продержится и пяти минут.

Нельзя ли сделать вид, что Шон умер или его похитили? Шон посмотрел на Анджелу как на пустое место. Зачем, ради бога, кому-то нужно плести эту паутину лжи, лицемерия и сумбура?

Глаза Анджелы вспыхнули. Она объяснила зачем. Затем, что, если открыть матери правду, это сломает ее, буквально сломает. Единственное, что мать сделала ценного, – это воспитала для Бога священника. Это утверждение было аксиомой, внушало матери надежду и поддерживало ее репутацию в обществе. Вот о чем говорила Анджела, упоминая предательство. Признаться старухе с распухшими суставами и скрюченными ногами, что ее священник отрекся от сана, – это предательство высшего порядка. Анджела приехала в Рим, чтобы умолять брата не делать этого.

Шон начал терпеливо объяснять, что, как только процесс обращения его в мирянина будет завершен, он обретет такое же право жениться, не гневая Господа, каким обладает любой другой человек. Шон предвидел затруднения, но уладит их, так сказать, постфактум. Анджела велела ему замолчать. Прошлый вечер принадлежал брату, теперь настало ее время. Шону предстоял выбор между лицемерием и предательством. Анджела больше не желала слушать о потоках свежего воздуха, проносившихся по пыльным коридорам Ватикана, о новом мышлении и Конгрегации по делам духовенства. В церковь отца О’Двайера в Каслбее не проникал свежий воздух, за исключением восточного ветра, который задувал в окна. В коттедже О’Хары никто не поддерживал радикально новые взгляды. Такие люди, как Сержант Маккормак, ничего не смыслили в братской любви и понимании. Шон должен выбрать путь лицемерия или предательства. Он обязан принять решение, руководствуясь старым принципом наибольшего счастья для наибольшего числа людей. Тогда пострадавших будет меньше.