Эхо фронтовых радиограмм(Воспоминания защитника Ленинграда)

Несмотря на тяжелейшие жизненные условия, холод, голод и невзгоды, умирать не хотелось. Выжить во что бы то ни стало, — эта мысль никогда не покидала. Вот и сейчас, лежа на койке и глядя в высокий потолок, я берег силы и капли крови, дабы выжить. Успокоился, кровь запеклась на носу, я еще какое-то время полежал и потихоньку побрел в учебный класс, рана оказалась не опасной, нос зажил и худшего не произошло.

Чтобы читатель мог понять глубину голода 1941–1942 гг., я хочу описать еще один запомнившийся мне случай.

Когда рота назначалась в караул, начальником караула обычно был кто-нибудь из комсостава — лейтенант, старший лейтенант. Начальник караула размещался в отдельной комнатке, караул — в двух соседних. Одна смена находилась на постах, вторая — спала, третья — бодрствовала. Как-то я вышел в проходную комнату, смежную с комнатой начальника караула. Было темно, но сквозь щели в двери из комнаты начальника караула просачивались полоски света. Видимо, из любопытства я заглянул в одну из узеньких щелочек и увидел такую картину: лейтенант сидит за столом, перед ним тарелка, в ней нарезанные маленькие кусочки мяса правильной формы в виде кубиков, примерно в один сантиметр. Тут я должен пояснить. Хотя мы были в школе курсантами, но это была действующая Красная Армия, со всеми отсюда вытекающими порядками. Видимо, продовольствие в школу выдавалось в положенном по тем временам размере, в том числе и мясо. Другое дело, что норма была мизерной, и в столовой ЛВШРС мясо для курсантов нарезалось в виде крошечных кусочков.

На караул обед приносили в специальной посуде и на какое-то время оставляли у начальника караула. И вот лейтенант, начальник караула, перед раздачей обеда курсантам решил отрезать какое-то количество мяса от каждой порции-кубика. Это я понял сразу, когда очень тихо, не шевелясь, смотрел в щелку. Заслышав, видимо, какой-то шорох за дверями, лейтенант замер в позе и вперся взглядом в дверь. За дверями было темно, и, естественно, видеть меня он не мог, в то время как я его видел хорошо. Видимо, убедившись, что за дверью никого нет, он принялся за дело: пальцами берет с тарелки кубик, кладет его на деревянный стол и ножиком ровненько по грани кубика отрезает толщиной в миллиметр плоский кусочек мяса и откладывает в тарелочку.

Мне как-то даже сейчас стыдно писать об этом, но голод не тетка, и слов из песни не выбросишь.

О блокаде Ленинграда много написано, в основном героического. Однако наши будни в военной школе не были героическими. Меня иногда спрашивают: «Была ли среди блокадников человеческая забота о ближнем, взаимопомощь, выручка и т. п.?» Трудно однозначно сказать, во всяком случае в вопросах еды такие понятия маловероятны, я не помню. Хотя был такой случаи. Астафьев Алексей, высокий парень, ленинградец, как-то поделился со мной своей едой, которую ему принесли его родственники, жившие где-то на Лиговке. Он меня угостил студнем, маленький кусочек, вмещавшийся на ладони. Из чего этот студень был сварен, я до сих пор не знаю.

С Астафьевым после школы мы попали в одну часть и долгое время были вместе на фронте, но об этом я еще расскажу ниже.

Еще раз напомню читателю наш рацион питания в школе. Хлеба — 250 граммов, это основной продукт и если бы он был полноценным, то, видимо, этого достаточно для выживания. Но дело в том, что если сегодня двести грамм хлеба — это приличный кусок, то наша курсантская пайка в 250 грамм имела размеры примерно детского кубика. Хлеб был цвета земли — темный, вязкий, как тесто, и, конечно, калорий в нем было мало. Выдавали хлеб на завтрак, обед, ужин куском на 3–4 человек. Затем за столом курсанты разрезали его на пайки, и каждому доставался кубик два на четыре сантиметра. Проглотишь его, и даже не почувствуешь вкус. Съедали хлеб, не дождавшись положенного из нескольких ложек супа, состоящего из мутной жижицы (замешанная на воде мука). На второе — две ложки каши и кубик мяса. Утром и вечером и того хуже. Да еще, видимо, шло обворовывание курсантов кухонным персоналом и комсоставом школы. Вот и получался полуголодный паек, на котором выживали единицы.

Все же несмотря на голод и холод, кое-как и чему-нибудь мы помаленьку учились. Прилично изучили на слух азбуку Морзе, кое-что усвоили по технике эксплуатации радиостанций. Весной 1942 года, где-то в марте, нам чуть-чуть увеличили паек, но после голода это была капля в море, последствия его еще долго шли за нами, вплоть до вступления в Прибалтику. Все это время хотелось есть, сколько бы ни съедал.

Ранней весной 1942 года неожиданно меня предупредили: «Собирайся, едешь на фронт, по ту сторону Ладоги». Мы знали, что там был Волховский фронт, и нас, нескольких человек, направляли в распоряжение армии под командованием Федюнинского.