Эхо любви. Стихотворения. Поэмы (сборник)

Сорок трудный год.
Омский госпиталь…
Коридоры сухие и маркие.
Шепчет старая нянечка:
«Господи!..
До чего же артисты
                маленькие…»

Мы шагаем палатами длинными.

Мы почти растворяемся в них
с балалайками,
           с мандолинами
и большими пачками книг…
Что в программе?
В программе – чтение,
пара песен
военных, правильных…

Мы в палату тяжелораненых

входим с трепетом и почтением…
Двое здесь.
Майор артиллерии
с ампутированной ногой,
в сумасшедшем бою
                под Ельней
на себя принявший огонь.
На пришельцев глядит он весело…
И другой –
          до бровей забинтован, –
капитан,
таранивший «мессера»
три недели назад
               над Ростовом…
Мы вошли.
Мы стоим в молчании…
Вдруг
срывающимся фальцетом
Абрикосов Гришка отчаянно
объявляет начало концерта.
А за ним,
не вполне совершенно,
но вовсю запевале внимая,
о народной поем,
               о священной
так,
как мы ее понимаем…

В ней Чапаев сражается заново,

краснозвездные мчатся танки.
В ней шагают наши
                в атаки,
а фашисты падают замертво.
В ней чужое железо плавится,
в ней и смерть отступать должна.
Если честно признаться,
нравится
нам
такая война…
Мы поем…
Только голос летчика
раздается.
А в нем – укор:
«Погодите…
Постойте, хлопчики…
Погодите…
Умер
майор…»
Балалайка всплеснула горестно.
Торопливо, будто в бреду…

…Вот и все

          о концерте в госпитале
в том году.

Слышишь?!

А. К.

Чайку бы!
Покрепче б!
С малиной!
Какие некстати мечты!
Занозистый звон комариный.
Корявые сосны.

А ты

далёко.
Как детство,
          далёко.
Далёко,
      как эта река
с названием-всплеском: Олёкма –
сейчас от тебя далека.

Вхожу я под посвисты ветра,

как в воду, в дорожный азарт.
Я понял разлуку,
и это
не так мудрено
           доказать.
Могу я плечом отодвинуть
от сердца глухую печаль.
И даже без писем –
                привыкнуть.
И даже без крова –
                смолчать.
Я видел и землю, и небо,
умею ответить врагу,
могу
без воды и без хлеба,
но без одного
не могу!
Пускай это слишком жестоко,
пускай я тебя огорчу, –
прости меня!
Слышишь?!
          Но только
в дороге я верить хочу,
что где-то на глобусе этом,
летящем,
как мир,
молодом,
озябшем,
продутом,
прогретом,
то темном,
а то золотом, –
ты голову дымом дурманишь,
не знаешь ни ночи,
ни дня,
и плачешь,
      и руки ломаешь,
и ждешь,
      как спасенья,
меня!

«Невероятное спасибо, дюны!..»

Владимиру Резвину