Эхо между нами

– Не мне, ты должен сказать всему миру. Один из самых больших пороков алкоголизма – это молчание. Скольким еще людям ты рассказал о своей маме, кроме меня?

=Никому.

Говорить людям.

Моя мать – алкоголичка.

=Поверят ли они мне?

Может быть.

=А может, и нет.

Но мне нужно начать жить для себя.

Вероника

СОЙЕР: Я не прыгал. Подумал, ты будешь волноваться».

Я: Я волновалась. Я рада, что ты написал мне, и рада, что ты не прыгнул. Как твои дела?»

СОЙЕР: «Моя мама – алкоголичка».

Я: «Мне очень жаль».

СОЙЕР: «Я знаю».

Я: «Я люблю тебя».

СОЙЕР: «Я люблю тебя».

Я: «Я не хочу тебя отталкивать».

СОЙЕР: «Тогда не отталкивай. Мне надо идти. Я напишу тебе, когда смогу».

Мы переписывались сегодня утром, а потом я пошла в школу без него. Сильвия храбро покинула своих друзей за обедом, чтобы посидеть со мной. Все уставились на нас, и многие обсуждали это событие. Я же решила, что мы друзья, раз она вела себя так, будто ей наплевать на чужое мнение, и села со мной.

– Ты знаешь, что происходит с Сойером? – спросила она. – Его нет в школе, и он не отвечает на сообщения. Более того, его телефон отключен. С прошлой весны он изменился. Мы с Сойером, конечно, не всегда сходимся во взглядах, но он мой друг, и мне не все равно.

– Кое-что я знаю, но не все.

– Может быть, ты расскажешь мне то, что знаешь?

Мне бы очень этого хотелось, но я ему предана.

– Это его дело – рассказывать.

Сильвия недовольно поджимает губы, но отвечает:

– Что ж, я могу понять. И уважаю тебя за это. Ты можешь хотя бы сказать мне, в порядке ли он?

Мне хочется сказать, что с ним все хорошо, потому что именно так поступают люди, но мне… надоело врать.

– Нет. Ему нужны его друзья.

– Тогда хорошо, что у него есть мы. – С полным подносом еды в руках Мигель опускается рядом с Сильвией.

– Вы ему действительно нужны, – соглашаюсь я.

Лицо Мигеля искажается, когда он встряхивает шоколадное молоко.

– Я же сказал «мы», амига[16]. Если только ты не планируешь свалить.

Сильвия и Мигель смотрят на меня, ожидая ответа. Я правда планировала свалить.

– Я с вами.

С вами… Не отталкиваю…

Это странное чувство. Немного пугающее. Немного волнующее. И теперь мне немного грустно, что Сойера не было рядом, чтобы испытать это со мной.

– Как прошел твой день? – папа вытаскивает меня из мыслей, ставя на стол гамбургеры и картофель фри, которые он приготовил на ужин.

– Нормально.

Папа сидит и ничего не говорит, когда я кладу свой мобильный рядом с тарелкой, но смотрит на ноутбук, который я только слегка отодвигаю. Он знает, что я надеюсь на звонок или сообщение от Сойера, но ему не нравится, что я делаю уроки во время ужина.

– Есть новости от Сойера? – спрашивает он.

– Никаких новостей с утра, – я наливаю себе в тарелку кетчуп, хотя совсем не голодна. – Как ты думаешь, мне следует написать ему или подождать, пока он сам напишет мне?

Папа откусывает огромный кусок от своего бургера и не спеша жует его.

– Как парень, я бы сказал, дай ему время и пространство.

– Но что если он застрял в своей собственной голове, в своих мыслях и нуждается в поддержке?

Папа кладет бургер на стол.

– Твоя мама была хороша в этом. Она всегда знала, когда мне нужно пространство, а когда – нет.

– А как я узнаю, когда ему нужно, а когда нет?

– Я никогда не был силен в эмоциональных делах, орешек. Знал только, как любить твою маму.

– И меня, – добавляю я, – еще ты любишь меня.

Папа ничего не говорит, просто смотрит в свою тарелку.

– В такие моменты мне хочется, чтобы она была здесь. Она бы лучше вела тебя по жизни.

Так ли это? Могла бы она направить меня к лучшей жизни?

Мама преследует меня.

Мама выбрала медленную смерть.

Глори говорит, что я выбираю то же самое.

Режущая боль пронзает мой череп, и я содрогаюсь, но заставляю себя сделать это незаметно, чтобы сидеть прямо. Папа отрывает взгляд от тарелки и смотрит на меня орлиным взором.

– Ты в порядке? Мне показалось, что ты дрожишь.

– По-моему, тебе мерещится всякое. Когда ты в последний раз проверял свое зрение? – Я ненавижу то, что мне стало легче врать. Папа слишком долго смотрит на меня, а потом снова принимается за еду.

Мама сидит на подоконнике, и с тех пор, как Глори вчера уехала, не уходит оттуда. Она не разговаривает со мной. Но, с другой стороны, я тоже не пыталась с ней заговорить.

Я не выбираю медленную смерть. Я выбираю полноценную жизнь. Глори ошибается. Я знаю, что это так. Мама наклоняет голову, как будто она марионетка на веревочке. Абсолютно никаких эмоций не отражается на ее лице, и я вздрагиваю, а затем быстро отвожу взгляд. Мои щеки горят, потому что мне стыдно, что мама меня напугала.