Эхо между нами

– Честно? Пока я не найду тебе соответствующую группу поддержки, в существовании которой сомневаюсь, ты останешься здесь.

– Ты уверен?

– Ты хочешь прямо сейчас прыгнуть со скалы?

Я киваю.

– Тогда да, тебе нужно оставаться. Хочешь пойти перекусить?

Вовсе нет. Я хочу сесть в машину и выехать с парковки, найти скалу и почувствовать сладкий кайф от полета в воздухе, а затем легкую боль от удара о воду. Но я также не хочу делать ничего из этого, потому что, как бы ни было хорошо во время прыжка, чувство вины за то, что я был настолько слаб, что не мог остановиться, сожрет меня утром.

– Да.

– Ладно, брат, тогда пойдем перекусим.

Он направляется к двери и, заметив, что я не иду за ним, оглядывается через плечо.

– С тобой все в порядке?

– Зачем ты это делаешь? – спрашиваю я. – Зачем спасаешь меня?

– Ответ прост: потому что кто-то так же взял меня под свое крыло и спас мне жизнь. Сложный ответ состоит вот в чем. Сейчас ты сказал мне, что есть масса неправильных вещей, но только одна волнует тебя больше всего. Ты больше обеспокоен тем, что твой друг был в опасности, чем тем, что ты делаешь что-то самоубийственное. Когда-то я был таким же, прямо перед тем, как опустился на дно. Может быть, я ошибаюсь, но думаю, что тебе нужен друг. Разве я не прав, брат?

Да, может быть, и так.

Вероника

Я резко просыпаюсь. Как будто кто-то произнес мое имя, как это обычно бывает, когда важно проснуться. Но, когда оглядываюсь вокруг, понимаю, что одна. Даже мамы нет в моей спальне. В комнате темно, если не считать лунного света, пробивающегося сквозь щели моих все еще открытых жалюзи. Перекатившись с боку на спину, я нерешительно потягиваюсь, поскольку тело онемело. Тот тип онемения, когда судорога легко может привести к растяжению икры. Я могу спать целыми днями, когда принимаю лекарство от мигрени, оставаясь такой неподвижной, что, по словам папы, ему приходится даже прикладывать ухо к моему носу, чтобы убедиться, что я дышу.

Перед тем как лечь отдыхать, я стояла, прислонившись к отцу, и плакала, а он обнимал меня. Я еще немного поплакала, и он обнял меня крепче. В конце концов я успокоилась, и мы поговорили. По-хорошему поговорили. Я наконец рассказала ему обо всем, что происходит в моей жизни от начала до конца. Почти все – я не говорила о встрече с мамой, но кроме этого он знает все – вплоть до того, как я прыгнула в реку и обняла Сойера, а потом почти поцеловала его в машине, и даже не забыла сказать, что Лео влюбился в кого-то другого.

Я говорила до тех пор, пока мне больше нечего было рассказать, поэтому папа продолжил собственный рассказ с того места, где я остановилась, потому что он меня понимает. Понимает, что я не хочу анализировать свои чувства или откровенно обсуждать, что мне делать дальше, а вместо этого хочу забыть, поэтому он тихо пробормотал о своей неделе.

Скучные вещи, обыденные. Такие тривиальные, которые заставляют ощущать мир нормальным и безопасным. Я слушала каждое слово, и веки мои тяжелели. В какой-то момент я заснула, и папа, должно быть, отнес меня в мою комнату.

Отбойный молоток в черепе исчез, и его место заняла редкая минута тишины. Электронные часы на прикроватном столике показывают полночь. Ровно двенадцать с двумя нулями. Я свешиваю ноги с кровати, и улыбка расползается от уха до уха, когда я понимаю, что кто-то произнес мое имя, чтобы разбудить меня. Просто не тот, кого я могу видеть.

Я меняю старые джинсы и футболку на хлопчатобумажные шорты с майкой и хмуро смотрю в зеркало на крысиное гнездо светлых непослушных кудрей, прыгающих у плеч. В них так много песка, и выковыривание его после душа определенно будет отстойным занятием.

В коридоре я заглядываю в папину комнату, и сердце подпрыгивает, когда я вижу маму, лежащую рядом с ним. Он крепко спит, и глаза мамы тоже закрыты, когда она прижимается к нему. Папа протягивает к ней руку и касается ее ладони. Они выглядят такими умиротворенными и влюбленными, что я щипаю себя за руку. Чувствую боль от щипка и облегченно выдыхаю. Это не галлюцинация. И не сон.

Папа лежит, обнимая и защищая любовь всей своей жизни, поэтому он должен знать, по крайней мере, на подсознательном уровне, что мама с ним, и я чувствую тепло. Папа не видит ее, потому что не верит, что призраки существуют. Так же, как Сойер не может поверить в записи на диктофоне. Но чем тщательнее я буду доказывать им, что призраки реальны, тем больше они смогут видеть дальше того, что существует только в этом мире. Таким образом, когда я умру, то смогу присоединиться к маме в этом доме, и тогда папа будет в порядке, потому что он никогда не будет один.

Из нашей гостиной на втором этаже доносятся легкие постукивания, и я мысленно проклинаю себя за то, что у меня нет магнитофона. Это было бы удивительно – поймать ЭГФ в моем собственном доме. Я думала попросить маму подыграть мне, но никак не могла решиться. Это кажется слишком личным, чтобы это слушали и разбирали другие люди.