Эхо прошедшего

За окном уже стемнело и ничего не было видно, кроме красных искр, снопами вырывавшихся из трубы паровоза и трассирующим полетом проносившихся мимо выхваченных огнями поезда из окружающего мрака деревьев, кустов, будок и шлагбаумов. С трудом оторвавшись от завораживающего верчения за окном, мы с удовольствием прочитали уже знакомую надпись на эмалированной дощечке, прибитой к подоконнику. На трех языках она гласила: «Э периколозо спорджерси, дэфанс де панше ан деор, нихт хинаус ленен!» — что по-русски означало: «Запрещено высовываться наружу!» Три раза повторенное, это грозное предупреждение звучало как заклинание международного бога железных дорог, и мы с уважением подумали, что этот наш вагон скоро промчится через Италию, пронесется через Францию, Германию, и в нем будут сидеть французы и немцы, разговаривать на своих языках и жевать бутерброды: итальянцы — с «салами миланезе», французы, наверное, с вонючим рокфором, а уж немцы, конечно, с «ландлебервурстом»… Итальянец будет запивать свой бутерброд кьянти из оплетенной соломой бутылки, француз нальет ядовито-зеленую жидкость из плоской фляжки в миниатюрную рюмочку, хитроумно образованную из завинчивающейся пробки, и, притворно-вежливо улыбаясь, маленькими глоточками выпьет ее за здоровье хорошенькой спутницы. Немец на ближайшей же станции спустит оконную раму и зычно потребует пива, которое и будет ему подано в картонном стакане; сдув пену, он задерет голову, поднесет стакан к отверстому рту и выльет в него содержимое… На больших станциях, независимо от страны, через которую едут путешественники, в окна подают общепризнанную международную пищу в виде жареных кур и варенных вкрутую яиц… Я думаю обо всем этом, и мне становится приятно, что вот я тоже, как знатная иностранка, несусь в международном вагоне — и вся Европа стелется у моих ног, вернее, у колес моего вагона.

С этими величавыми мыслями я заснула в не слишком удобной позе, скрючив ноги на пружинистом диване. Мы все равномерно подпрыгивали на пружинах, и было смешно наблюдать это непроизвольное подскакивание — похоже было, что мы лягушки и что сквозь нас пропускают гальванический ток.

Поезд шел по сероватой, покрытой предрассветным туманом равнине; сквозь волны низко стелющегося тумана были неясно видны силуэты бесплотных деревьев, их верхушки, как паруса призрачных кораблей, кругловращательным движением плыли по волнам, не рассекая их, а двигаясь как бы вместе с ними к каким-то неведомым берегам. На фоне туманной стены были отчетливо видны только телефонные столбы с проводами — столбы стояли близко к железнодорожной насыпи, и было видно, как провода все разом слегка спускались вниз и потом стремительно возносились вверх к столбам, и те ударяли по ним с какой-то злорадной силой, как бы пресекая их вдохновенный порыв и бросая обратно на скучную землю. Постепенно туман стал похожим на прозрачную кисею, сквозь которую проступали и предметы, более удаленные от железнодорожной насыпи. Все видимое стало понемногу окрашиваться в розовый цвет, розовым блеском засверкала роса на траве, порозовели поверхность пруда и легкая завеса колышущегося тумана, а в зеркальной поверхности воды отразилось длинное алое облачко, неподвижно стоящее на розовом небе. И вдруг длинные лучи, как красные стрелы, брызнули откуда-то слева — и я поняла, что взошло солнце.

Довольно бесцеремонно я растолкала Тина, и мы спустили тяжелую раму — свежий холодный воздух упруго ударил по лицам и как бы обмыл их ледяной водой. Ослушавшись строгого приказа железнодорожного бога, мы высунули головы из окна. Всего одно мгновение смотрела я вперед, но этого мгновения было достаточно: я запомнила — поезд мчится прямо на восток, в клубах белого дыма от паровоза встает огромное багровое солнце, а впереди до самого горизонта простирается бесконечно широкая гладь воды… Я оглянулась на Тина и увидела его широко открытые глаза: казалось, он видел мираж, чудо, которое нельзя осознать, которому нельзя верить…

— Ты видел? — прошептала я. — Это же море!..

— Море! — как эхо повторил он. — И мы летим прямо в море!..

Действительно, уже не оставалось сомнения, что безумный поезд сейчас будет поглощен волнами. Сзади оставалась только узкая полоска суши, еще мгновение — и синяя гладь раскинулась под окном и закрыла землю… Как же так — поезд не погружается в воду, а летит дальше — и колеса все так же мерно перестукивают по рельсам над самой ее поверхностью… Мы кинулись в коридор, к противоположному окну, но и там было море, а берег едва различимой полоской виднелся позади. На наших лицах так красноречиво было написано наше недоумение, что пожилой итальянец, стоявший у окна, усмехнулся и сказал:

— Чего вы удивляетесь? Мы едем по насыпи, специально сооруженной через Венецианскую лагуну для проезда поездов в Венецию. Скоро вы увидите город! — и он махнул рукой куда-то в глубь моря.