Эхо прошедшего

И вот путешествие началось. Не помню, как мы распрощались со знакомыми ребятами с виа Роверето, даже Антонио, обожаемый Антонио совершенно вылетел у меня из головы. Антонио просто исчез, был напрочь выброшен из памяти. Так же спокойно, без всякого сожаления смотрела я из окна поезда на равнины столь любимой Кампаньи, которую покидали мы навсегда, на мелькнувшие тени акведуков, на исчезавшие вдали купола и башни великого города. Все сознание было устремлено вперед, только вперед, к всему, еще не изведанному.

Мы благополучно приехали во Флоренцию, легко нашли бабенькин пансион, и Тин, страшно конфузясь и краснея, поговорил с владетельницей, причем эта почтенная дама никак не могла взять в толк, что он тут самый главный, и все обращалась со своими восклицаниями и экспансивными воспоминаниями к Нине и ко мне. Из нас троих я единственная жила во Флоренции почти три месяца и живо помнила те места, где мы тогда бродили с Саввкой, поэтому главным гидом оказалась я. Мы обегали музеи, о которых говорила бабенька, осмотрели соборы и площади, причем, совестно признаться, главной нашей задачей было не запомнить и усвоить виденное, а лишь точно исполнить бабенькины предписания. К вечеру ноги у нас гудели от беганья по бесконечным музейным залам, улицам и переулкам. Поедая скромный ужин, Тин с удовлетворением вычеркивал из своего списка названия уже виденных мест, и мы, охая и стеная, валились в постели, чтобы назавтра, с раннего утра начать снова беготню по городу. Из-за спешки и из-за немного досадного чувства обязательности всего, что мы делали, божественная Флоренция на этот раз не произвела на меня такого глубокого впечатления. Было только приятно сравнить мое тогдашнее незнание итальянского языка с совершенно свободным и непринужденным теперешним разговором.

В общем, мы несколько уподобились тем туристам, над которыми сами издевались. Мы так же, как они, во что бы то ни стало, чуть ли не рысью пробегали по залам музеев, автоматически вертя головой то вправо, то влево, ничего толком не понимая и ничего не запоминая.

В последний вечер нашего пребывания во Флоренции мы поехали на Фьезоле и совершенно измученные присели на невысокую стену, ограждающую крутой склон холма высоко над городом. Какой-то бродячий фотограф запечатлел нас на этой стене — мы с Ниной сидим, а Тин стоит рядом. На Нине большая белая шляпа с отогнутым впереди полем надвинута по тогдашней моде на самые глаза, которые светятся мрачно-озлобленно. Она горбится, а тонкие руки бессильно лежат на коленях. Я сижу совсем согнувшись, руки тоже сложены на коленях, взгляд исподлобья мрачен и нелюдим. На мне парадное красное платье, которое на фотографии выглядит черным, что придает еще больше меланхоличности всему облику, на голове красный берет. Мы обе похожи на несчастных сирот, которых силой приволокли и зачем-то посадили на это место. Один Тин выглядит нормально — он стоит, небрежно заложив одну ногу за другую в стоптанной сандалии и смотрит вполоборота на город. Тин говорил, что следил тогда за трамваем, идущим по пьяцца дель Дуомо. Фотография была туманной и уныло-серой, и на ней не получилась та величественная и трогающая душу панорама старого милого города, которая живет в моей памяти как самое нежное, самое волнующее воспоминание юности.

Поздно вечером мы, согласно расписанию бабеньки, сели в поезд, направлявшийся в Венецию. И тут выяснилось не предвиденное бабенькой обстоятельство, повергшее нас в уныние: в скором поезде оказались только вагоны первого класса — и к нашим билетам второго класса требовалось доплатить сумму, показавшуюся нам огромной. Хватит ли денег? Тин лихорадочно раскрыл свой зашпиленный карман и стал перебирать бумажки и медяки, в то время как мы с Ниной с тревогой за ним следили.

— Придется взять из денег, оставленных на Венецию. — пролепетал Тин, — а то ведь высадят…

Бедняга Тин дрожащей рукой отсчитал требуемую сумму. После этого мы успокоились, решив, что авось не умрем от голода в этой Венеции: подумаешь, один день не есть! Но с каким комфортом мы теперь ехали — отдельное купе с мягкими диванами, на спинках вышитые салфеточки, окно большое, зеркально-чистое, развевающиеся тюлевые занавески…