Эхо тайги

– Дай-то бог! Только не раздумай. И впрямь Ваня подрос… Пока на заимке где скроемся, а там к своим проберемся.

Забросила Ксюша за спину пустой мешок из-под харчей, осторожно взяла на руки уснувшего Ваню. Сказала решительно:

– Ну, крестна, пойдем.

Напрямик до избушки рукой подать, но Ксюша боялась промять тропку. Неровен час, наткнется кто из недобрых людей и выследит их разрез, где золото моют. Ходили руслом ключа, шлепая по маленьким плесам, чтоб следов не осталось, пробирались сквозь заросли ольхи, что смыкались кронами над водой. Там, где к руслу ключа подошла россыпь курумников – каменная река, Ксюша с Ариной вышли из русла и пошли по камням. Старались ходить осторожно, каждый раз по новой дороге, чтоб не сбить, не стоптать с камней мох, не поломать кусты черники, что коренились по замшелым камням.

Выбрались на гребень. Отсюда на многие версты видны окрестные горы. В долинах уже разлилась темнота и не видно ни русел речек, ни скал. Кажется Ксюше, будто весенние мутные воды залили все вокруг и над ними серыми островками вздымаются освещённые тусклым светом поздней зари купола гольцов.

– Гляди, гляди, Ксюшенька, эвон за дальней горой – Рогачево. Далеко забрались. Сколь тут живем, и хоть бы тебе человека увидеть…

2

Пошевелив затекшими пальцами ног, Ксюша вскочила с лежанки, вышла на залитую утренним солнцем лужайку.

– Господи, опять проспали! Солнце-то дивно поднялось из-за гор. Печь уже нельзя топить, дым будет видно издалека. Ничего, в лабазе копченое мясо есть. Проживем.

Лабаз на кедре аршинах в пяти над землей. Там на площадке из жердей птичьим гнездом притулилась низенькая избушка. Она защищает припасы и от зверей, и от докучливых птиц. Ксюша подошла и ахнула: у лабаза была открыта дверка.

– Крестна вчера по лепешки ходила и не закрыла, видать, дверцу. Ох, как неладно, – подосадовала она. – Даже лесенку не убрала за собой.

Надо бы рассердиться на крестную, но Ксюша не нашла в себе злости. Утренний воздух напоен ароматом смолы, окрестные тальники источают горчинку. Дышишь не надышишься. И небо нынче красивое – голубое-голубое.

– Баско-то как! А тело мое будто свинцом налито. Уж и сон усталость не гонит.

Тяжело взошла по ступенькам лесенки, просунула голову в дверцу лабаза и, ухватившись руками за косяк, задержалась.

– Кто-то тут был!… А я без ружья.

В левом углу стоял куль с мукой, он разорван и мука высыпалась на пол. Мешочек с порохом тоже разорван. Ленты копченого мяса обгрызены. Все, что было в лабазе: шкуры одежда, продукты – все порвано, попорчено.

– Открыли нас? Кто? Шишкари? Просто беглые люди? Поди, и засаду устроили? А пошто куль порвали?

Много догадок вызвал разгром лабаза.

Ксюша в щели на стенах внимательно осмотрела кусты рябины, кедры, берег речушки, небольшую отмель на ней, склон за речкой, все, что видно было из лабаза. Искала хотя бы малейшие следы человека. Нигде ничего. Ни костра не видно, ни примятой травы на месте ночлега. Но вон под порожком, там, где они в маленьком улове держали свежее мясо, что-то сереет. Так и есть. Кто-то вытащил мешок с мясом из улова и бросил его на траву.

«Сколько раз говорила себе: куда б ни пошла, непременно бери ружье. Забралась сюда без ружья, а враг, может, сидит за кедром и держит на мушке выход из лабаза. Только я в дверь, а он бац. Дура я, дура беспечная… И еще раз дура! Какой же мужик, будь он охотник, шишкарь, беглый колчак ни с того ни с сего продукты испортит. Это…»

Оторвалась от щели, присев, стала смотреть под ноги. Глаза привыкли к полумраку лабаза, и на посыпанном мукою полу Ксюша разглядела отчетливые следы того, кто громил лабаз. След, похожий на след подростка. Узкая пятка, пять пальцев. И… когти…

– Проклятущая росомаха! Лепешки сжевала, муку рассыпала, даже до пороху, распроклятая, добралась. Пошто ей порох понадобился? А одежду пошто было рвать? У, пакостница. И мясо из ключа она вытащила. Как догадалась, подлая? Найдешь ли в тайге другого такого шкодливого зверя? Съела кусочек – а перепортила все. Шапка висела, и ту – в ремки. И не выследишь ведь ее. Рысь, медведь, соболь свои тропки знают, а у этой ни троп, ни угодий – как пьяная шляется где попало, ворует все, что на глаза подвернется.

Ксюша спустилась на землю. Солнце уже пригревало, и росистая трава приятно холодила босые ноги.

– Крестна, на работу идти, скажи ты, не с чем, – крикнула она еще с порога. – Проклятущая росомаха все как есть укатала. Нашла малость лепешек вам с Ваней. Дожидайся ночи да хлебы пеки. Мука хорошо, что не вся рассыпана, а я в тайгу подамся за мясом. Эко, до чего не везет. Только на золото натокались, мыть бы, а тут мясо ищи.

– А вдруг без тебя Ванька придет и зачнет сызнова лазаря петь про Вавилу, про Веру, про колчаков. Слышь, Ксюха, я его за грудки тряхну, выкладывай, мол, всю правду, как есть, а не то…

Ксюша стиснула зубы. Грубое слово рвалось с языка, но она сдержалась и даже на шутку перевела.

– Возьми, возьми его за грудки. Он тебя ка-ак трахнет, мокрое место останется.