Эхо теней и другие мистические истории

На просторном матрасе среди вороха сдутых шариков Мика замечает растерянную белую кошечку. Высокую кошечку и пушистую. Такую можно назвать ламповой. Ушки короткие, поджаты к мордашке, излучающей всей собою искреннюю заинтересованность в странненьком человеке-дереве перед ней.

Эта кошечка тянет лапку, как будто хочет коснуться танцующей.

А потом замирает. По затылку, спине поднимается дыбом шерсть. В глазах кошечки узнавание.

Мика снова становится на ноги, выпрямляется, встав по струнке. Медленно, театрально вытягивает правую руку. Поднимает колено левое — и мягко тянет всю ногу на уровень правой ладони. Дальше — снова прямая струна.

Замирает. Её голова нарочито медленно опускается набок, к немного поднятому плечу. И чем ближе щека к ключице, тем шире улыбка бледно-розовых губ. Тем шире, больше поднимаются веки, едва ли не обнажая глазные яблоки.

Кошечка наблюдает за ней. Вся дрожит. И хотела бы, может — но нет, не шипит. Только трясётся вся. Тянется пухнастыми лапками к своим собственным маленьким глазкам. Не хочет видеть того, во что, нет, в кого превратилась эта, некогда знакомая… И всё же некогда девочка.

Новая вспышка белого — и тает всё в белизне. А как вновь проясняется зрение — нет уже плачущей белой кошечки. Там, где она сидела — только срезанные смоляные локоны размётаны ворохом по матрасу и сдутым шарикам.

Слабая белая кошечка слишком, слишком слаба. Даже тени, даже образа по себе не оставила. Растворилась, растаяла вместе с взрезавшей небо молнией.

Но и Мика уже не танцует. Она стоит, прислонившись спиной к закрытой двери балкона.

Слышно гудение, приглушённый стук искрящегося, бьющегося о паркет провода. Провод телевизора перебит, бьётся хвостом, а на экране — не лицо и не цветомузыка, а только тёмные с мутным помехи. И антенные усики тянутся-шебуршат. К этому моменту таинственный зритель устранился от неё сам собой. Наверное, это к лучшему.

Мика оглядывается — и дальше, у заднего бортика кровати мысленно дорисовывает черты небольшого письменного стола, рядом — креселко на колёсиках. И такое, на котором можно вращаться. И включённую настольную лампу. Но самое-самое главное — гелевую ручку и пока что закрытую на немного листов тетрадь.

Она никогда не писала. Никогда не пробовалась в рисунках. Ничего из этого ей не близко — но и стол, и тетрадь и ручка не исчезают.

Так ли много времени до рассвета солнца? Да и так ли важно?

Гирлянды потухли. За окном хлещет дождь. А к утру — она твёрдо знает — и балкон, и стены, и весь-весь город будет пропитан его приятными запахами, а с теперь таких чёрных тяжёлых небес будет медленно падать снег.

Пробуждённая забирает каштановые пряди в два хвостика, садится на постель. Заплетает их. Сначала одна косичка. За ней — другая. Ей не нужно ни зеркала для этого, ни отражения. Она точно знает, как должна выглядеть. Равно как и то, что к утру её причёска опять изменится на привычную. Как и то, что и стол вот этот, и тетрадь, и лампа, скорее всего, исчезнут.

Обложка тетради в тёмно-лиловых тонах, укрыта цветами и бабочками. А на фоне, за ними — как будто приоткрыто оконце. Оконце в хорошо известный, такой родной, а сейчас — ещё и такой далёкий, некогда любимый, уютный, укромный лес.

Ты не любишь…

Я не люблю пустые пространства. Мне хочется заполнять. Мне неприятно смотреть на белый и чистый лист. Он в полосочках, которые по размеру идеально подходят, чтоб там появились буквы. Буквы, выведенные моей рукой. Из которых сложатся самые важные, самые главные для меня слова.

Я смотрю на открытое поле — и мне сложно. Самое сложное — это начать писать.

За всё время случилось так много! Где та точка, с которой всё вдруг пошло не так? Да и… Так ли не так?

Я, в принципе, рада, что здесь больше нет Белой Маски. А за Кобру с головой женщины… Да нет, не хочу о ней. Только что попрощались. Уже второй и последний раз.

Я откидываюсь на спинку стула, поднимаю глаза к потолку — и просто вращаюсь, наблюдаю за своей тенью, отброшенную тихим светом миленькой настольной лампы. Если бы я когда-нибудь действительно что-то писала, то точно б сказала: «Всё начинается с парка. С весеннего парка, аллеи. Светлой-светлой аллеи — и скамейки под сенью ивы. На этой скамейке, в лёгком горошистом сарафане сидит девушка. Она улыбается, держит в ладонях раскрытую книгу. Её глаза прикованы к строкам последней страницы. Последнее предложение… И она закрывает книгу». Да, вот так бы моя история началась!

Смотрю на страницу. Думаю. Беру чёрный маркер. Вывожу на полях: «Привет! Я — Мика!». Тут же зачёркиваю, замазываю. Нет, не с этого и не так. Да, точно — щёлкаю пальцами, между них появляется простая синяя ручка. Следом сами собой, из сознания выдавливаются тонкие, наклонные надписи, всё так же, за красной линией: «Да, всё именно так»…

… И Мика пишет, хоть и знает, что с рассветом эта тетрадь исчезнет. Да и не так уж важно: эти записи нужны лично ей. В этих записях картины волшебного лилового с синим леса. Того самого леса, куда её привела добрая Синяя Фея.