Эхо теней и другие мистические истории

Хотя голову совсем-совсем отключает. Тут же что ни движение, то волной, импульсом, сперва в крестец, а потом вообще в самый мозг. Как тут вообще хоть о чём-то думать, кроме вот тех самых клишированных «ещё, ну, ещё, пожалуйста!». Ты ведь часто смеялась с таких тупых диалогов в манге, да?

Ну, ну, давай. Скажи сама вот сейчас что-то умное! Выдай-ка с пятёрку глубокомысленных метафор о вечном.

… Овечки-барашки… На траве. Чёрненький и над беленькой.

Бе-е-е…

Краснеешь и нервно хихикаешь, и тут же всем лицом опять зарываешься в простынь. Ну, какие вообще овечки, что, о чём ты.

Как же густо горят твои щёки. Заливаешься от стыда, дрожишь вся, пальцами в матрас до боли впиваешься. Пытаешься, очень честно пытаешься не смеяться.

Да а как же тут не смеяться, когда тебе — в кайф! Когда тебе же очень искренне, очень ярко — действительно, очень радостно.

Тебе вот от этого, от самой ситуации сейчас смеяться хочется. Что вот ты, кто ты и где ты. И с кем ты, и как ты.

Кто тебя, как и куда. Вот туда, да. Именно-именно.

Гайды вообще ничему не учат. Они тебя ни к чему не готовили. Явно же, не к такому. Нигде никто не рассказывает, что в момент секса с лучшим и личным другом тебе нужно лежать ничком, задуматься об овечках, умереть от стыда, а потом засмеяться — и именно от этого станет вот совсем хорошо.

Ты же ведь… Ты же ведь это чувствуешь. Нет, не знаешь. Но пятна перед глазами, тебя вообще нигде нет, стенки внутренние сами собой работают, по инерции, по пульсации. Волнами, волнами и теплом расходятся, раскрывают тебя. И так остро, чуть не до боли теперь каждым нервом там всё-всё-всё чувствуешь. Это как много молний — и все очень сосредоточенные. Знакомое, захлёстывающее чувство.

Ты краснеешь от того, какая же всё-таки глупая, и что нелепо, нелепо и стыдно смеяться в момент оргазма… А смеяться-то так сильно хочется! До истерики, до слёз в глазах.

И эти сильные-сильные, крепкие руки. Грудь большая, широкая.

Тебя опять укрывают. Обнимают тебя нежно-нежно. Да, с напором — а как иначе?

Ведь твой друг — он прежде всего для тебя.

прощание

Догонялки. Третье лицо

Парк аттракционов закрыт по ночам.

Даже сторожей на воротах и в будках нет.

Именно поэтому лучше всего сюда приходить сильно после наступления темноты. Зимой, правда, темнота — понятие очень растяжимое. Но все понимают, о каком именно времени речь.

Украдкой и осторожно, Мика проходит между решёток главных ворот: даром, что они заперты. Тот, кто их строил, явно не учитывал тех, кого мало кормят и заставляют носить слишком тугие джинсы. Впрочем, не учитывал к счастью.

Да, пуховая курточка широкая — но когда широкая курточка на тонком теле, пух-то — воздушный, сжимается. Так что зайти на запрещённую территорию для девочки не составило никаких проблем.

Стоит за воротами, оглядывается, прислушивается.

А ведь действительно никого! Хоть прыгай, хоть кричи, хоть в ладоши хлопай.

Только мигающие фонари вдоль главной аллеи — и даже ни мотылька: все попрятались, легли спать к подступающим холодам.

Мика даже невольно ёжится, настолько здесь по-приятному, непривычно пусто.

Вообще, гулять затемно, зная, что больше не нужно домой — никогда так не делала. А теперь… Теперь, вот. Весь этот большой город — и совсем открыт.

Ну, как открыт. Главное — знать дороги.

Она хотя бы хочет верить в то, что их знает.

В кармане курточки — три леденца — два лимонных и один апельсиновый, и немного бумажек. Должно хватить по началу.

Мика кутается, сводит, разводит плечи. Медленно идёт просто по прямой, пробуя шагами твёрдые каменные плиты. Смотрит больше на свои старые беленькие кроссовки. Ну, как беленькие. Уже серенькие, но, хоть без дыр и не протекают. И с розовыми шнурками в полоску чёрную, завязанными на аккуратные бантики.

Она обещала Белой Кошечке быть осторожной.

Провести ночь там, где точно никого нет — это ведь звучит осторожно?

Поджимает губы, опускается на одну из скамеек под одним из фонарных столбов. Сам фонарь выглядит как фонарь, вот такая коробочка-лампочка, со стеклянными стенками. Мигает время от времени, отбрасывает круг света к правому краю, бортику лавочки.

Слабая улыбка.

Будь это мангой, Мика бы достала пачку дешёвых сигарет, зажигалку. Дала огня, закурила. Получился б прекрасный кадр.

Вот только она никогда не курила и не собирается. По крайней мере, пока.

Воровка бездомная, теперь так, что ли? Откуда тогда ощущение, что это её обокрали? Что у неё забрали всё самое важное. Безвозвратно. Куда ни стучись, кого ни проси, этих вещей не вернуть. Да она даже не может сказать внятно, что именно у неё отняли. Хочется выдать «Всё!». А правильных слов не знает.

Так сидит какое-то время, обе руки в карманах. В одном — пусто, во втором — цепко держится за палочки леденцов.

«Мои».

— Мои, — повторяет голосом.

Закидывает голову к небу.

Там — ни звёздочки, только густые-густые косматые облака.

И не то, чтобы очень темно. Даже первый снег сыпет. Снежинки по воздуху плавают. Одна даже приземляется на вздёрнутый кончик носа, тут же тает.

Лёгкий шорох травы где-то там, за спиной.