Эхо теней и другие мистические истории

Захваченные потоками воздуха, лёгким ветром, эти шарики стягиваются вослед уходящей паре. Складываются как будто волнистой, пульсирующей стеной. Липнут друг к дружке, переплетаются нитями. Из них вытягивается плотная, колышущаяся стена. И чем больше шариков сходятся вместе, тем она выше, тем плотнее и больше.

Так из них складывается самый что ни на есть занавес. И чем дальше, тем сильней и плотней он собой заслоняет пару. Мужчина и девочка — одинокие, они всё так же держатся за руки.

Уходят вдвоём в скрывающую их черноту.

И уже никого не видать — только те самые сплетённые, вьющиеся воздушные шарики — и они тянутся к небу. От земли — и до самого диска луны.

Обещание. Третье лицо

Светлое утро совсем позднего дождливого ноября.

Мика потягивается, и края одеяла спадают, а сама она — полулежит, полусидит на подушке. Сладко зевает, протирает заспанные глаза.

Шумная частая дробь капель о металлический карниз за окном такая назойливая. Так нагло её потревожила! Плохая дробь. И очень-очень настырная. Зачем она так стучит?

Зато в целом всё серое-серое, и солнце не бьёт лучами, не пытается ослепить.

Просыпаться так тяжело, особенно по настолько сырой погоде!

По этому поводу разбуженная обратно падает на подушку, лежит на спине.

Ливень продолжает настойчиво барабанить о непрочный карниз.

Гулкий и частый стук тяжёлых капель по алюминиевому козырьку.

Досадный-досадный вздох.

Нет. Всё-таки она зачем-то проснулась, и сна теперь ни в одном глазу. Вздыхает и снова садится, опирается спиной на подушку.

Оглядывается на пустое пространство рядом с собой. На такую же пустой стул у края постели. На пол чуточку дальше.

Пожимает плечами, кивает слегка приоткрытой, покачивающейся дверце шкафа.

И даже не удивляется.

Вылазит из-под одеяла, легко соскальзывает на всё-таки прохладный паркет.

Раз уж из сна её вырвали, и дальше — очередной беспросветный день, то надо хотя бы одеться. Броня — она в любом виде важная, особенно в этом доме.

Замирает, уже готовая потянуться к рукаву вязанной кофточки, бьёт себя по ладони, кусает губу.

Едва не забыла: подарок, конечно же.

Не то, чтобы она о нём хоть иногда забывает, но порой— очень, уж очень хочется. На прошедший день рождения и подарили. Если вспоминать о нём только по пробуждении, а на всё прочее время — мгновенно выкидывать из головы, то становится куда легче. Просто рефлекс, о котором и говорить-то не принято, как руки помыть. Или зубы почистить, такое. Не думают же об этом всю жизнь.

Опускается на пол, закидывает под кровать руку, щупает-щупает, хватает за пластмассовый край.

Извлекает на свет пресный простенькие неширокие синенькие электронные весы. И блокнотик маленький, с чёрной ручкой, загнанной в переплёт. Вот их — блокнотик и ручку — поднимает, кладёт на стул.

Закидывает голову, встряхивает пока что распущенными, растрёпанными волосами. Становится на неровную, покачивающуюся поверхность, закрывает глаза, ждёт положенных три секунды.

Сходит на пол, методично вписывает проступившие чёрные палочки-цифры на календарном листике в клеточку. Улыбается, видя, что в сравнении не только с предыдущим месяцем, а даже с прошедшей неделей, показатели изменились. Стремительно изменяются. Конечно же, в нужную сторону.

Складывает ручку в блокнотик, их кладёт обратно на поверхность весов, всю конструкцию обратно заталкивает под кровать.

Выдыхает.

Вот теперь наконец-то одеться.

***

Джинсы Мика натягивает в последнюю очередь. Поднимает подол кофточки, затягивает ремень на последнюю дырочку. Ту самую, похоже, потом дополнительно пробивали, сильно отдельно от прочих. Кстати, стандартная затяжка на полтора круга уже даже почти не давит. Даже проседает чуть-чуть.

Опять выдыхает, головой встряхивает, отряхивается, хлопает себя по бёдрам и по щекам.

Что ж всё так плохо-то, а? И дождь настырный всё барабанит и барабанит, и сонливости вроде нет, а глаза жуть как слипаются. Нормально, нормально всё.

Это так часто, и проходит обычно по завтраку.

Чуть пошатывается, вскидывает руку, опираясь на спинку стула у кровати. Касается пульсирующего виска.

Завтрак.

Да, да, точно.

Завтрак.

Надо его приготовить.

Мика закрывает глаза и опять считает, теперь шёпотом до пяти, кивает каждой произнесённой цифре. Сглатывает, только потом поднимает веки.

Новый выдох, уже спокойно и тихо. Можно выходить в коридор.

***

Темно-то как!

Перед глазами чутка темно.

Бывает, бывает. Главное — не сильно шататься.

Дверь в мастерскую чуть дальше по пути приоткрыта, оттуда слышатся шелесты, шорохи, всякое шебуршание.

Мика останавливается у входа, заглядывает.

Несколько сложенных друг на друга, обёрнутых в целлофан прямоугольника. Собранный, лежащий рядом, мольберт. Рядом, вокруг них, повсюду — закрытые банки красок. Пакетик мыла, прищепки, бельевая верёвка сложенные.

А на пыльном полу в три тугих широких кольца свернувшаяся, запрятавшаяся головой в них Кобра. Только кончик хвоста с жёлтой погремушкой торчит, вздрагивает едва уловимо.

— Эй… — Мика аккуратно руку протягивает, пересекает порог помещения. — Ну, — тихонько, к застывшей змее. — Ты чего?..