Эхо вечности. Багдад - Славгород

Немец, часовой. И командует нам зайти во двор и идти вперед. Загоняет нас во двор, дальше в хату, докладывает о нас. Там сидят младшие офицеры, лейтенанты, фельдфебели... выпивают, едят... Ужин у них. Черной бумагой закрыты окна — светомаскировка. И в таком хорошем настроении они.

— Кто фи такой? — по-русски спрашивает один из них.

— Мы местные жители.

— Почему фи не эвакуирун?

Говорю:

— Нас отпустили. Мы... Я больной туберкулезом, а этот, — показываю на Алешу, — без глаза. Мы работали. Нас солдаты заставили окопы рыть.

— Хорошо, но нада эвакуирун.

— Так мы живем на той стороне. Наши дома там. Нам бы надо взять чистую одежду, харчи. Как же эвакуироваться с голыми руками?

— Там есть ваши... чужие... Надо эвакуирун на запад. Понимаешь? Там везде полк питания.

Дескать, там, на той стороне, уже есть те ваши, что теперь вам чужие. А на западе найдете точки питания, вам ничего брать не надо.

— Ну, хорошо. Спасибо, что вы нам объяснили.

Идем на улицу, темень режет глаза после света... Идем на иголках, ждем, что дежурный сейчас — тырк! — нас расстреляет и все. Но он вывел нас, сказал: «Вэк» — и оставил в покое.

Ну что нам делать? Видим, что мы не пройдем на ту сторону села. Возвращаемся опять к бабке на печь.

Коля Душкин встречает нас матом, злорадствует.

Нам не спится, уже и ночь настала, а мы приоткрыли занавеску на печи, сидим и тупо смотрим в окно.

Вдруг как бахнет что-то, и за окном сразу полыхнуло далекое пламя. Что такое? Мы с печи соскочили, прилипли к стеклам — видим, немцы подожгли колхозную конюшню. Она горит, аж гудит — крыша-то соломенная, да и стены из глины с соломой. Господи, что поднялось: как завелись по селу собаки выть, заревела по дворам скотина! Бедные кони как-то выскочили, видимо через сгоревшие двери, мечутся на фоне огня...

Ну и люди, конечно встревожились, повыскакивали на улицу, кричат-голосят. Людей немцы, вроде не трогают, но надолго ли? Мы дрожим осиновыми листами... Чем это все кончится?

Мы поняли одно — немцы собираются отступать, коли сжигают все, выполняют неронский, иезуитский приказ Гитлера. Вот нелюдь, так нелюдь. Для него люди хуже мусора были.

И тут забегают к нам женщины: Матрена и Надежда. Матрена, у которой Яшка Жидик[46] раньше жил, со слезами ищет его, а он был где-то в другом месте, не знаю, где.

Они говорят:

— Немцы сказали, что женщины могут через балку перейти к своим. Там уже наши! — говорила одна.

— Да, они сказали, что тут будет бой, и мы все погибнем. Смеялись, мол, идите к своим красным, — добавила другая.

Мы пригорюнились, что уйти не сможем и погибнем... Но Надежда мотнулась домой и принесла большие связанные ею на продажу шали.

— Подкачивайте штанины и набрасывайте на плечи себе эти палантины, так вы в темноте сойдете за женщин. Пойдем все вместе!

Она завязала на наших головах ситцевые платочки, укрыла нас своими шалями разных форм, короче, переодела в женщин. Взял я на руки ее мальчика и мы пошли.

Подходим к тем, кто пропускает людей на ту сторону. Немцы пропустили нас со словами:

— О komm, komm! Komm на болшевик! — Идите, идите! Идите к большевикам!

Ну, мы быстро нырнули в ту балку и давай вовсю бежать, убегать к своим! А немцы как дадут, дадут очередь из автоматов поверх наших голов. Мы со страху приседаем и прячемся в траву, еще зеленую, в росшую там лозу, в кусты разные. А они хохочут, им развлечение...

Перебежали наконец, но оказалось, что русских там еще нет. Выбрались мы из села и кинулись бежать навстречу нашим еще через одну балочку, через открытую степь. Добежали до колхозного курятника и встретили какую-то женщину.

— Что в том курятнике? — спрашиваем. — Там люди есть?

— Там прячутся ваши эвакуированные.

Мы побежали их искать. Вошли внутрь курятника, прошли в комнату для работников, и нашли там и Жидика, и дядю Семена, и других, кто был в лагере возле пруда, откуда я в ездовые пошел. Оказалось, эти пленные убежали оттуда. А оставшихся, кому это не удалось, немцы расстреляли.

Так я второй раз от расстрела спасся.

И в это время немцы начали пристреливать свои пушки, артиллерийский обстрел по выбранным ориентирам. Как раз их снаряды ложились возле курятника...

— Все, — догадался я, — значит, впереди уже немцев нет. Бежим туда! Будем продвигаться на восток, но не дорогами, там техника может идти. Бежим степью.

Я снял с себя женские одежды, отдал Надежде:

— Спасибо, Надя, за все. Теперь я иду домой, а ты постарайся выжить.

Расстались мы с женщинами.

Душкин бежать со мной не захотел, побоялся. Деды тоже остались там, где-то под кустами пересиживать. А я оторвался от всех и побежал напрямик на восток, к своим. Свои по бегущему человеку стрелять не станут.

Тут начало светать.

Белоруссия родная, Украина золотая...

И вдруг слышу, где-то за холмом едет машина с людьми, которые поют популярную тогда песню, называлась она «Песня красных полков»:

Белоруссия родная,

Украина золотая...

Наше счастье молодое

Мы стальными штыками оградим!