Эхо войны

       Теперь мы заперты с двух сторон.

       И бежать нам уже некуда.

    ***

       Т'хоры снова ушли раньше, чем их потери превысили установленный лимит. Наши потери лимитированию не поддавались.

       Кто не уходил - так это пучеглазые черные твари. Уже двенадцать часов плакальщицы по камешку растаскивали баррикаду, и, хотя с другой стороны постоянно наваливают новые, вечно длиться это не может - рано или поздно коридор закончится.

       Скрежещущее, въедливое царапанье не прекращается ни на секунду все двенадцать часов. И хорошо слышно гражданским в главной пещере.

       Гражданским, зажатым в угол двумя баррикадами. Оставить их здесь - значит подставить под один удар. Отправить в запутанный лабиринт за озером - подставить под другой, потому как у т'хоров хороший нюх, а разделять линию обороны не надвое - натрое у нас не хватит сил.

       Единственным вариантом было бы бросить всех тяжелораненых, оставив отряд смертников охранять баррикаду, а самим уйти во все тот же лабиринт. В неизвестность, поскольку никто не знает, куда он ведет.

       Слава богам, мы еще не озверели... настолько. И, надеюсь, не озвереем, пока я жива.

       Но непрекращающийся скрежет когтей по камню царапает нервы, заставляет вздрагивать и втягивать головы в плечи. В воздухе витает напряжение, густо замешанное на тревоге.

       Солдаты стали переговариваться шепотом, постоянно оборачиваясь на заваленный коридор, и - слушать. Слушать до боли в ушах, пытаясь распознать в тихом царапанье признаки надвигающейся лавины.

       В пещерах поселился страх.

       Я оглядывалась вместе со всеми, но - в другую сторону. Что-то грядет, и скоро - пробегает мурашками по коже, и мне лучше, чем кому бы то ни было, известно, откуда.

       И потому я совсем не удивляюсь, когда, свалившись на лежак поздно ночью, во сне снова вижу - его.

       Заснеженная пустыня сверкает, слепит глаза. Полотна безмятежного, нетронутого снега отражают солнце - холодное, тусклое зимнее солнце. Море затянуто льдом. С неба падают листья - сухие, изломанные и перекрученные осенние; яркие, отмытые весенними дождями, еще липкие первые листочки.

       Мы ловим их, стоя, как всегда, на разных берегах.

       Мне достается лициния - узкий длинный салатовый листик, пахнущий первыми грозами. Ему - эклирис, изрезанный лист траурного цветка, не вянущего даже под снегом.

       - Давайте меняться? - он задумчиво смотрит на причудливо изогнутый лист.

       Я удивленно поднимаю брови, но все же киваю. Это же сон.

       Хотя зачем же меняться?...

       Я протягиваю руку и ловлю еще один. И протягиваю ему зеленую узкую лодочку, отправляя ее с ветром. Посланный мне эклирис падает в снег.

       - Плохая примета, - киваю на лист посреди сугроба. - Предвещает смерть.

       - А это? - он вертит в пальцах яркий листок. - Предвещает что?

       - Не знаю. Значит - все, что угодно, - я улыбаюсь. - Например, весну.

       - Навряд ли, - он качает головой. - Вы не доживете до весны.

       - Есть такая вещь - чудеса. Вдруг мир сойдет с оси? - я принимаюсь рассматривать листик на просвет. - Солдаты вообще мало боятся смерти, вы не знали?... Хотя, нет, конечно, боятся, как и все. Просто готовы умереть - в сражении, чтобы в итоге защитить тех, кого обязаны защищать. И тех, кого любят.

       - Вот только никакой практической пользы это не несет, солдаты это или нет, - он поднимает руку и тоже вглядывается в переплетение тонких жилок. - Даже те несчастные, что имели силы бороться с нашим влиянием, достаточные, чтобы осознавать, что происходит, своими жалкими поджогами уносили не так уж много наших жизней, теряя собственную. Это совсем не равнозначный обмен, наши воины размножаются и растут куда быстрее ваших.

       - А, так вот что там было, - я глубокомысленно киваю, взмахнув листком. - Да, есть у нас такой недостаток - не сдаваться. И гадить ближнему до конца. Да по вам это тоже видно - хоть и бывший, но все же соотечественник.

       - Нет, - он опускает руку и смотрит на меня. - Похоже, это черта всех созданий Лица. Готовы умереть, отвергая одних и принимая других по критериям, которые не различают толком сами. Даже этот полумертвый ременский маг... Вы бы были благодарны, если бы вам вернули жизнь?

       Я задумалась - почти всерьез.

       - Наверное. Но зависит от того, для чего ее вернули. Зная вас...

       - Меня? - в янтарных бесстрастных глазах, как в зеркале, отражается снежная пустыня. - Я дал ему возможность жить, всего лишь за то, чтобы смотреть его глазами. Даже не контролируя разум - слишком эта ящерица была сильна. И что сделал он? Как только понял, что происходит - скормил мою энергию какому-то увечному мальчишке и, естественно, умер, как должен был без ее поддержки, - пальцы с тонким липким листиком сжимаются в кулак. - Что это, если не напрасная, бессмысленная смерть?

       - Почему - напрасная?... Где-то с вами мы расходимся по этому вопросу - в понятийном плане. Хотя, возможно, в древности понятия и были другими... Сколько вам лет? Не меньше пятисот, я знаю, но сколько?

       - Я... не знаю, - во взгляде на миг мелькает грусть. - Я помню четвертую династию, когда Солярика еще не была едина. Не знаю, сколько лет прошло.

       - Много. Я не сильна в истории, но если когда-нибудь доберусь до библиотеки, узнаю.

       - Не доберетесь.