Эхо войны

— Не ори на меня!!! Какого дьявола…

— Это приказ!

— Плевать я хотела на твои…

— Вы все забываете об одной простой вещи, — внезапно донеслось из угла. Молчавший до этого момента Бес вышел из темноты. — Когда начнется активация, Этан навряд ли сможет держать щиты. Простите, фарра, — он обернулся ко мне и сочувственно посмотрел в глаза. — Я хоть не самый лучший, но все же псион, и держать умею. В конце концов, для близких родственников это просто. А вы… Вам придется защищать нас, когда упадет щит, просто потому, что я не солдат.

Я замолчала.

— Еще раз извините, — тихо сказал он. — За то, что вмешиваюсь, зная, что для вас это значит. За то, что втянул вас во все это — потому что сделал это именно я. Извините и прощайте, фарра, — мужчина отвернулся. Поднял голову: — Фарры, не пора ли начинать? Пока еще есть время…

Я провожала глазами фигуру с высоко поднятой головой, и не могла произнести ни слова. Молча сжимала в руках «мать», пока мужчины отходили к нише в стене — чтобы облегчить мне задачу, и по щекам медленно скользили холодные слезы.

Сердце превратилось в ледяной неподвижный ком. Я провожала по дороге за смертью, и не могла уйти — вместе. И мне — жить после этого? Жить с этим?!…

Рухнули щиты, тишина раскололась визгом и скрежетом. В коридор с двух сторон хлынула темная орущая масса, взметнулись камни из–под когтей. Я покрепче уперлась ногами в пол, нашла пальцем курок и выстрелила — раньше, чем подскочившая тварь успела всадить когти в незащищенную шею. Спаренный «веер» разлетелся по узкой промоине, плеснувшая на стены плазма начала разъедать камень. Снесенные залпом твари покатились по полу, визжа, а кто–то так и остался лежать полыхающей грудой. Я переключила режим и принялась лихорадочно добивать обожженных. Свербящий визг ожидаемо ударил по ушам, заметался, множась и сводя с ума.

Знакомое чувство. Это со мной уже было. Где–то. Когда–то. Когда–то очень давно… Я зажала ладонью одно ухо и, стиснув зубы, все нажимала и нажимала на курок. На долю секунды я смогла обернуться — как они?… Мужчины стояли, опустив головы и закрыв глаза, в коконе из слепящего холодного голубого света. Не видя и не слыша ничего.

Голова раскалывалась от боли. Клацнули челюсти, вцепляясь мне в щиколотку. Т'хор рванул ее на себя и я упала на одно колено. Ринулись вперед полдесятка тварей, почуяв слабину, остервенело всаживая когти в тело. Пластины прогнулись, но выдержали. Я рыкнула, перехватила «мать» обеими руками и наотмашь хлестнула по мордам, лапам, тощим ребристым телам.

В мозг будто всадили нож и поворачивали медленно, с ухмылкой матерого садиста. Т'хров отшвырнуло, но вместо них тут же хлынули новые. Сатанея от близости конца, они уже не чувствовали ни боли, ни страха, и давили массой, от которой я задыхалась, не успевая переводить ствол, и — визгом, от которого кричала я сама.

Почти незаметная боль, влажные дорожки на шее — и становится тихо. Настолько, что на долю секунды мой палец замирает на курке. Доля секунды, почти незаметный миг — но его хватает. В последнем, отчаянном рывке бросается вперед новая волна, накрывая меня с головой. От удара в грудь и живот вышибает воздух из легких, и я падаю, врезаясь спиной в жесткий камень. Разинутые в оскале челюсти тисками сжимаются на предплечье, в последнюю секунду выставленном перед горлом.

А потом…

Тесный отнорок взрывается слепящим сиянием цвета льда. И все заканчивается — внезапно, как и началось. Бесшумно начинают застывать и валиться на пол тонкие сухие фигуры, будто закостеневая во всех суставах. В немом крике вскидываются головы, скалятся обнаженные клыки. И — замирают.

На десятки, сотни лет.

Я зажмуриваюсь, закрываю глаза руками — потому что от этого нестерпимого света можно ослепнуть навсегда. Он струится наружу, тонкими, почти неразличимыми потоками течет по коридорам и галереям, оплетает пещеры.

Время считают удары сердца — глухие вязкие толчки, отдающиеся в висках. Летит вперед бесконечный сверкающий поток, свет, что ярче тысяч звезд. Мир растворяется, расходится тонкими нитями.

Я где–то… И нигде.

На миг… На годы. Тысячи лет.

Изнанка смотрит на меня сотнями ненавидящих и — уже мертвых глаз. Четверо мужчин горят в мертвенном ледяном свете, и сгорают стремительно, как полыхает бумажный лист. Из горла вырывается крик, но я не слышу его, руки тянутся к ним, но до них дальше, чем до звезд…

Седой мужчина открывает полубезумные от боли глаза, в них — прощание. И светлая, тихая печаль. Криво, грустно улыбается:

— Будьте с ним. Вместо меня…

И — рывком — перетягивает слепящий свет на себя. Хрупкое смертное тело оплывает таящей свечой.

Ледяное пламя не гаснет еще тысячи лет, хотя и тянет его к себе — другой. И бьется, бьется в огне чужак, умирая — тысячи лет.

Глаза застилает темнотой, когда годы сменяются вечностью.

В черной пустоте свистит ветер, приводя за собой метель. Полярная ночь укрывает стылую снежную равнину темнотой, но я знаю — она здесь.

Богиня зажигает фонарь и ставит его в сугроб. Чернота бездонных небес расступается перед теплым пятном света, вырастают вокруг застывшие клыки скал.