Эхо возмездия

Он велел остановить сани, не доезжая до ворот, взял фонарь и пошел вдоль ограды. Ветер налетал порывами и трепал стебли плюща, с которых уже успели облететь все листья. Внимательно глядя себе под ноги, чтобы не провалиться в какую-нибудь яму, доктор дошел до того места, где часть ограды обрушилась и можно было забраться прямиком в сад.

Тут его внутренний Георгий Арсеньевич Волин, что был на диво благоразумен и признавал только здравый смысл, возвысил свой голос, заклиная доктора вернуться; но Волин неблагоразумный и опрометчивый, само собой, его не послушал.

Сквозь дыру в ограде он забрался в сад, причем сделать это оказалось гораздо легче, чем он думал; но тут правая нога доктора наступила на что-то ломкое, что громко хрустнуло в знак протеста. Доктор сделал шаг в сторону, наклонился и осторожно счистил снег с того, что он только что раздавил. Это оказался небольшой фонарь вроде того, который он сейчас поставил рядом с собой, чтобы оставить руки свободными.

Поднявшись на ноги, доктор взял свой фонарь и посветил вокруг. Он и сам не знал, что еще рассчитывает найти в этом зловещем саду, но так как зрение у него было острое, он сразу же разглядел бурое пятнышко засохшей крови на ближайшем кусте – точнее, на листочке, который до сих пор не опал даже несмотря на то, что пришла зима.

Тут ветер повеял на Георгия Арсеньевича не то сиренью, не то каким-то сложным цветочным букетом, и, подняв голову, доктор Волин увидел в нескольких шагах от себя баронессу Корф, которая стояла, пряча руки в пушистую муфту.

– Добрый вечер, Георгий Арсеньевич, – сказала Амалия. – Позволительно ли мне спросить у вас, милостивый государь, что вы делаете в моем саду?

Глава 25 Бумага на столе

Яков Исидорович Брусницкий трудился не покладая рук.

Собственно говоря, старый врач терпеть не мог работать, хотя тщательно это скрывал. Также он терпеть не мог большинство своих пациентов, но уж в этом, будьте благонадежны, он вообще никогда никому не признавался.

Однако с тех пор, как стало известно об убийстве фабриканта Селиванова, Брусницкому пришлось поступить в распоряжение вдовы и ее дочерей. Он метался по огромному особняку усопшего, выписывая успокоительные капли, бормоча утешающие слова, принимая хрустящие бумажки за свои услуги, и по какой-то странной прихоти судьбы на несколько часов сделался для Екатерины Селивановой и ее дочерей самым близким человеком на свете.

Им казалось, что только он может хоть как-то облегчить то горе, которое душило их и разрывало изнутри. У старшей дочери случился самый настоящий нервный припадок, младшая, еще маленькая, не осознавшая разумом всего ужаса случившегося, страдала за компанию, как могут страдать только дети. Вдова пыталась держаться, но то и дело срывалась на слезы и причитания.

Она рассказала Брусницкому, что когда-то не хотела выходить за Селиванова и пыталась даже сбежать из-под венца, но она рада, что у нее ничего не получилось, потому что их брак оказался очень прочным, и сама она считала его удачным. Муж делал все для нее и девочек, она чувствовала себя как за каменной стеной, и вот теперь… теперь…

– Яков Сидорович, но кто, кто же? – глухо рыдала она, совсем позабыв о том, что доктор терпеть не мог такой вариант отчества. – Кто мог его убить?

По правде говоря, Брусницкого так и подмывало ответить «следователь из Петербурга». Ломова он невзлюбил сразу же, едва увидел его лицо и почувствовал, как пальцы Сергея Васильевича стиснули его руку.

«Пожатие, как у медведя… С виду простачок, но знаем мы таких простачков, которые сложными на завтрак закусывают… – подумал Брусницкий, с неудовольствием косясь на следователя по особо важным делам. – Два убийства за два дня, шутка ли! А был такой тихий уезд…»

Помимо всего прочего, Ломов не понравился старому доктору тем, что не проявил должной деликатности и принялся допрашивать вдову почти сразу же после того, как она узнала об убийстве мужа. Впрочем, ничего особенного убитая горем женщина сообщить не смогла.

– Да, муж занимался делами, но у него не имелось таких врагов, которые пожелали бы его убить. Нет, ему никто не угрожал, и ни о чем подобном он никогда не упоминал. Нет, он никого не боялся. И, уж конечно, у него были прекрасные отношения со всеми в округе.

– Может быть, вы заметили в его поведении какие-то странности в последнее время? – отчаявшись, спросил Ломов.

Екатерина Семеновна задумалась.

– Нет… то есть… Хотя, наверное, это не относится к делу… Он хотел выставить лошадь на скачки… купил кобылу у господина Галанина… Господин Галанин ему рассказал, на какие ухищрения идут конкуренты, чтобы загубить возможного чемпиона… И Куприян очень волновался… Он даже стал вставать по ночам и проверять, как там его кобыла…

– Он ведь мог выставить сторожей, – проворчал Ломов.

Вдова всхлипнула.

– Мой муж любил повторять: «Доверяй, но проверяй…» В конюшне были сторожа. Но он боялся, что их могут подкупить… или они заснут, и ночью кто-то проберется, сделает что-нибудь с лошадью, и она будет хромать…