Эхопраксия

Как там говорил Мур? Когнитивный подвид. Но полковник ничего не понял. Лианна тоже: только сегодня утром она со слепотой энтузиаста поделилась с Брюксом очередным откровением, перечислив тихим благоговейным голосом все разрезы и склейки, которые сильно улучшили ее хозяев: «Никакого подавления целевой сети и рефлекса Земмельвайса. У них иммунитет к слепоте невнимания и гиперболическому дисконтированию. И, старомодник, синестезия: они одним трюком обнулили миллионы лет сенсорных искажений. Рандомизировали все ошибки за раз. Это не обычная тема с чувствами и не просто чувство цвета или вкус звука. Они могут буквально видеть время...»

Будто это хорошо.

В каком-то смысле — да. Все предчувствия, правильные или нет, сохранявшие жизнь виду на саваннах плейстоцена, сейчас, по большей части, стали ошибочными. Ложноотрицательные и ложноположительные результаты, моральная алгебра толстяков, которых сталкивают на рельсы перед поездом. Назойливая эмоциональная вера, что дети приносят тебе счастье, хотя все данные указывают на обратное. Высокоамплитудная боязнь акул и чернокожих снайперов, которые никогда вас не убьют, зато полное равнодушие к токсинам и пестицидам, хотя они-то как раз способны доставить немало проблем. Разум настолько сгнил от заблуждений, что в некоторых случаях его требовалось буквально повредить, прежде чем он мог принять по-настоящему рациональное решение. Но, если бы какая-то мать с опухолью в мозге оставила ребенка в горящем доме и при этом спасла из того же пожара двух незнакомцев, мир назвал бы ее монстром, а не восславил рациональность морали в кризисной ситуации. Черт побери, рациональность как таковая — благородная человеческая способность рассуждать — эволюционировала не для поиска истины, а лишь для победы в спорах, для установления контроля, чтобы подчинить других своей воле с помощью логики или софистики.

Правда никогда не входила в число первоочередных задач. Если вера в ложь помогала генам размножаться, система верила этой лжи всем своим сердцем.

Ископаемые чувства. Без них лучше — стоит перерасти саванну и решить, что истина все-таки имеет значение. Но человечество определили не руки, ноги или прямохождение. Оно развивалось синапсами, а не только противостоящим большим пальцем. Ошибочные интуитивные ощущения стали фундаментом для проклятой филогенетической ветви. Капуцины чувствовали эмпатию. У шимпанзе есть врожденное понятие честной игры. Можно посмотреть в глаза любой кошке или собаке и увидеть там связь, наследие общих подпрограмм и эмоций.

Двухпалатники вырезали это родство во имя чего-то, что их недоразвитые прародители называли истиной, и заменили его чем-то другим. Они выглядели как люди. Их клеточный метаболизм железно укладывался в кривую Клайбера. Но назвать их просто когнитивным подвидом значило бы страдать отрицанием, граничащим с безумием. Вся проводка в этих черепах не принадлежала классу млекопитающих. В их сверкающих глазах не было ничего, кроме...

— Привет.

В окне вверх ногами присело отражение Лианны.

Дэн повернулся, когда она стала вытаскивать скафандр из ниши.

— Привет.

Он снова уставился в террариум. Стоявшие спина к спине Двухпалатники закончили свой транс на двоих; они повернулись, одновременно погрузили руки в дрожавшую сферу («Вода», — понял Брюкс, лишь капля воды) и вытерли их полотенцем, прикрепленным к переборке.

— Я не знал, — почти шепотом произнес он, словно боялся, что его услышат через переборку. — Как они работают. Что они... такое.

— Да ну, — она проверила уровень кислорода в скафандре. — А я думала, глаза их выдают.

— Я предположил, что это просто ночное видение. Черт побери, да я знаю людей, которые ретроактивируют флуоресцентные протеины ради моды.

— Это сейчас. Раньше их использовали...

— Как диагностические маркеры. Я узнал. — После того как Мур надоумил его внимательно посмотреть на заразу, после которой трупы скручивало, будто коряги в Орегонской пустыне.

Она по-прежнему сидела в его собственной крови, и все получилось как-то чрезвычайно легко: лаборатория без всяких трудностей изъяла химеру, разложила ее на составляющие и распяла каждый кусочек, наставляя Брюкса. Стрептококковые подпрограммы, вырванные из некротического миелита; вирусные энцефалиты, которых сорвали с обычной должности помощников при энцефалите лимбической системы и отправили на повышение, правда, не вверх, а вбок; полисахариды в клеточных стенках с любовью к слизистой оболочке носа. Горстка синтетических подпрограмм, выстроенных с нуля, которые склеивали эти несовместимые части и не давали им бороться друг с другом.

Тайна роя хранилась в самом сердце этого собранного по кускам вируса: подпрограмма, атакующая особенную мутацию в гене p53. Естественно, Дэн задал поиск по этой мутации и никаких прямых попаданий не нашел. Но и ближайшей хватило, чтобы раскрыть секрет: опухолевый антагонист, запатентованный лет тридцать назад. Словно кто-то превратил противораковое средство в оружие.

— Тебя это не беспокоит? — поинтересовался Брюкс.

Скафандр уже проглотил Лианну до пояса.

— А должно?