Эклипсис

– Я многому научился и стал более искусен в любви. Ты получишь больше удовольствия, если я буду ласкать тебя добровольно, а не по принуждению.

– Цену себе набиваешь, куколка? Отличная из тебя вышла проститутка!

– Называй меня как хочешь, только помоги спасти Альву.

– А если я захочу большего? Например, чтобы ты оставил Альву и уехал навсегда, ни слова ему не говоря?

Итильдин сказал бы «да» без колебаний, но в первый момент мысль о расставании с Лиэлле была такой мучительной, что у него перехватило горло. Он справился с собой и ответил тихо:

– Я это сделаю.

– Бросишь своего любовника? Отдашь его мне?

– Зато он будет жить.

– А если я прикажу тебе отправиться к эссанти, чтобы там тебя снова трахали все подряд?

Эльф вдруг рассмеялся, горько и зло, и поднял голову, с вызовом глядя на вождя:

– Я оставил ради него свой народ. Неужели ты думаешь, что и этого я не сделаю ради него?

Кинтаро смотрел на него некоторое время в задумчивости, потом знаком велел ему подняться.

– Жди меня здесь. Я вернусь через час, и мы сразу же выступим. Свою награду я выберу сам, когда мы закончим дело.

…Итильдина вывезли из столицы тайно, в одежде степняка, на косматой степной лошадке, вместе с отрядом Кинтаро. Эссанти пересекли границу Криды и повернули на юго-запад. Кинтаро решил пойти наперерез энкинам, опасаясь не застать их в Нийяре. Кругом расстилалась бескрайняя однообразная степь, лишенная каких-либо ориентиров, но вождь уверенно направлял отряд, руководствуясь одному ему известными приметами. Они неутомимо гнали лошадей, почти не делая привалов, и Итильдин мимолетно поразился выносливости этих людей, почти такой же, как у Древних.

Он был готов к тому, что во время краткого отдыха Кинтаро предъявит на него свои права, но этого не случилось. Поглощенный погоней, вождь почти не обращал внимания на эльфа. Итильдин был готов и к тому, что на привале ему придется обслуживать весь отряд варваров. Почти все они были с ним когда-то, и не один раз, он помнил их, за исключением нескольких – может, он был тогда без сознания, а может, эти были слишком суеверны, чтобы лечь с эльфом. И все они помнили его – голого, в ошейнике с цепью, у столба в становище, эльф читал это в их взглядах, когда они глазели на него, пересмеиваясь и толкая друг друга локтями. Но Итильдину было все равно. Кроме жизни Альвы, ничего больше не имело значения. В любой момент Кинтаро мог приказать ему раздеться – и эльф послушался бы немедленно, покорно лег и терпел бы молча издевательства кочевников, как он был согласен терпеть грубую страсть Файриза и утонченное сладострастие Реннарте. Однако, судя по всему, вождь отдал прямо противоположный приказ – не трогать эльфа, и ни один из эссанти не приблизился к нему на расстояние вытянутой руки. Итильдин отметил это равнодушно, не испытав даже облегчения.

Он знал, достоверно и точно, что в любой момент отдаст свою жизнь за Альву и пожалеет в этот момент только о том, что больше никогда не увидит его улыбки, его ясных зеленых глаз. Только сделает ли это Лиэлле счастливым? Он сомневался. Все-таки Альва любил его, несмотря на всю разницу между ними, и это было чудо, как он теперь понимал. Ведь красивый кавалер Ахайре мог одарить своей любовью кого угодно, любого из благородных дворян королевского двора, и каждый почел бы это за величайшую честь. Он мог даже выбрать этого варварского вождя, со всей его дикой степной страстью, на которую никогда не будет способен эльф.

От Кинтаро сейчас зависело спасение Альвы. Это примирило эльфа с вождем эссанти, он теперь даже мог взглянуть на него без внутреннего содрогания, без мгновенных вспышек в памяти: сверкание меча, кровь, боль, степная пыль. Он видел его в бою, а после удачной осенней кампании и вовсе не сомневался, что Кинтаро как никто овладел искусством войны. Он разыщет энкинов и освободит Альву. Кошмарное видение больше не являлось Итильдину, а это значило, что они изменили будущее или хотя бы отложили его.