Эклиптика

Ржавый бак, стоявший у мальчика под окнами, никуда не делся, только покосился и осел. Вокруг большая лужа. Когда я перепрыгнула через нее, подошвы заскользили, и пришлось ухватиться за края бака, чтобы не шлепнуться в грязь. Я попыталась поднять бак, но землю внутри него спрессовало дождем, и его было не сдвинуть с места. Он даже не покачнулся. Оставалось только одно – выгребать землю, пока бак не опустеет настолько, чтобы его можно было перевернуть.

Я принялась черпать землю голыми руками и бросать через плечо.

Когда пальцы заныли от боли, я сдалась. Я хорошенько пнула бак, и он накренился. Тогда я потащила его к деревьям, пропахивая борозду, которая мгновенно заполнялась водой.

Почва под соснами была не такая влажная. Я опрокинула бак на землю, и его содержимое вывалилось наружу. Из-за комьев грязи выглядывала пестрая мокрая масса. Стопка журналов размером с “Ридерз Дайджест”. Я осторожно откопала их.

Первый журнал, который я достала, был забрызган грязью, страницы затвердели, но обложка по-прежнему глянцевито блестела, чуть маслянистая на ощупь. Я отряхнула ее. Это оказался не журнал.

С обложки на меня огрызался искусно нарисованный юноша с голым торсом и заплетенными в косы волосами. Руки в стальных наручниках скрещены на груди. С зубов, подобно тросам, свисают нити слюны, на языке – черный ключик, как от музыкальной шкатулки.

Это был комикс.

Манера исполнения безупречная и уже знакомая, внизу та же ломаная подпись, что и на рисунке, который я нашла в мастерской. Я протерла обложку, чтобы получше разглядеть название. У меня стиснуло сердце.

– ЭКЛИПТИКА —

Я будто увидела свое лицо на чужом семейном портрете.

Заглавие стилизованное, с металлическими заклепками, но имя и фамилия автора – мальчика? – вырезаны из обложки бритвенным лезвием. Несмотря на то что комикс превратился в размокшее месиво, я ощущала с ним странное родство. Кем бы ни был Фуллертон, он остался на этих страницах. Не только его талант и труд, но и каждая причудливая форма, когда-либо мелькавшая в его воображении. Я должна была сберечь этот комикс. И все другие комиксы, валявшиеся в грязи.

Вдали послышались шаги и тихий напев. По дорожке, что вела из особняка, шел Эндер, мурлыча себе под нос:

– Hey goo-loo, helleh helleh goo-loo…

Нельзя, чтобы он меня увидел.

Я принялась подбирать комиксы и совать их под куртку. Три штуки. Четыре. Пять. Когда мне уже некуда было их запихивать, я заметила еще один. Это был последний. Я разровняла ботинками землю. И тут среди грязи и мусора проступил бордовый квадратик. Паспорт.

– Kiz goo-loo, helleh helleh goo-loo…

Паспорт пострадал не сильно: промок, но не испортился. Он раскрылся у меня на ладони на странице с фотографией. И снова: настоящий Фуллертон. Гражданин Великобритании. На снимке он выглядел ничуть не младше, чем вчера. Все те же тусклые волосы, только лицо усыпано прыщами. Фамилия: вымарано. Имя: вымарано. Дата рождения: бумага повреждена. Я бросила паспорт в сумку и скрылась среди деревьев.

2

Реставрация “Эклиптики” оказалась делом утомительным. Каждый выпуск надо было распотрошить на развороты, каждый разворот положить на хлопковое полотенце и прокатать резиновым валиком, затем повесить на веревку. Более простого способа я не знала. Многие страницы было уже не спасти. Они слиплись и рвались, когда я пыталась их разделить, или же после сушки вся краска оставалась на полотенце. Небрежная работа валиком стоила мне целых фрагментов: из-за чрезмерного нажима бумага коробилась, мелкие камешки, застрявшие в резине валика, прорезали страницы. Второй, четвертый и шестой выпуски спасти не удалось, все картинки либо расплылись, либо вылиняли. Почти все страницы пятого выпуска превратились в клочья, пока я вынимала скобы. Закончив работу, я чувствовала себя как выжатый лимон. Под потолком, на веревках, тянувшихся из каждого угла, висело не меньше сотни листов. Я рухнула на кровать и уснула самым крепким сном в своей жизни.

Новый день не принес хорошей погоды. Я проснулась от холода, с затекшими мышцами и, пока грелась вода в душе, пила слабый чай, стоя посреди комнаты в теплом белье. Мастерская пропахла сырой землей, а когда я растопила печку, запах только усилился.

Меня так и подмывало надеть полосатый свитер Фуллертона – такой у него был поношенный, уютный вид, – но я натянула свою обычную рабочую одежду. Который час, я не знала. Ни звонка к завтраку, ни призыва к молитве с далеких минаретов я не слышала, но проснулась с сосущим ощущением, что времени у меня мало. Когда я сняла листы с веревки и принялась заново собирать выпуски, меня охватило радостное волнение. Мрачные обложки так и манили. Не помню, когда я в последний раз была так поглощена чужим творчеством.