Эклиптика

– Ты только побыстрей, ладно? У меня завтра с утра поезд. – Он захлопнул дверь ванной и запер ее. Пока я одевалась и искала пальто, он громыхал чем-то внутри. Затем дверь распахнулась, и он прошествовал к кровати. На нем был свежий гостиничный халат, и каждый его шаг сопровождался странным хрустом, будто кто-то тряс коробочку с пуговицами. – Ты все еще тут? – сказал он, вынимая из кармана пузырек с таблетками. – Еще одна намеков не понимает.

Он проглотил горстку таблеток, не запивая.

Тут в номер постучал консьерж – тактичное стаккато, едва слышное.

– Спасибо за чудовищный вечер, – сказала я и двинулась к выходу.

Консьерж уступил мне дорогу.

– Мадам, у вас шарф по полу волочится, – окликнул он меня. – Мадам!

Я размотала шарф, свисавший у меня с руки, и он упал на ковер. Впереди открылись двери лифта, но из них никто не вышел.

* * *

НАША НОВАЯ ВЕЛИКАЯ ХУДОЖНИЦА?

Текст: Уилфред Сёрл | Нью-Стейтсмен | 20 февраля 1960 г.

Нельзя винить молодую шотландскую художницу Элспет Конрой в том, что она женщина. Как нельзя упрекать и галерею “Роксборо” на Бонд-стрит за ревностное поборничество ее творчества. В мире искусства, где господствуют признанные гении-мужчины, притязания подающих надежды художниц часто остаются без внимания. Возможно, первая персональная выставка обучавшейся в Глазго Конрой и не обернулась бы таким провалом, если бы не завышенные ожидания. Виной тому – заранее подготовленные рекламные материалы: в “Роксборо” мисс Конрой объявили “новой великой художницей Британии”, когда еще краска на ее холстах не обсохла. Любому художнику, исключая разве что Пикассо, было бы трудно оправдать подобную шумиху, что же говорить о нашей юной девице?

Мастерство, с которым выполнены все девять полотен, безусловно, достойно всяческих похвал, но в выставочном зале нас на каждом повороте гложут сомнения: неужели перед нами и впрямь великий талант? Или мы выдаем желаемое за действительное, потому что художник – женщина?

Пока что ни одна художница не сумела передать дрожь волнения, ощутимую в работах Бэкона и Сазерленда. Барбара Хепуорт[32] подобралась ближе всех, но даже этой выдающейся скульпторше трудно выйти из тени современников-мужчин. Наша новая великая художница, несомненно, заявит о себе, когда будет готова, но вынужден с прискорбием сообщить, что, судя по увиденному в “Роксборо”, это вряд ли будет Конрой. Ее пейзажи столь отчетливо академичны, что действуют на нервы, – так школьница, выучившая все уроки до ужина, вызывает подозрение отца. Одним словом, они слишком явно пытаются заслужить одобрение.

Конрой утрирует каждый мазок, создавая галерею вялых, неубедительных образов: лондонские каналы со сгорбленными, туманными фигурками, самая неуловимость которых слишком тщательно продумана. Аккуратная абстракция этих сцен, пусть выполненная ловко и умело, – трансплантат из чужого сердца (опять же мужского): во всем, что пишет Конрой, ощущается влияние Пикассо. Эта распространенная тенденция среди современных художников обоих полов особенно сбивает с толку в полотнах молодой женщины с берегов Клайд-реки.

Единственный слабый проблеск надежды в унылой экспозиции – диптих “Богобоязненный”. В этой впечатляющей картине Конрой пытается ослабить свои стилистические оковы, исследуя тему материнства. Но из-за раздутых ожиданий даже эта удачная работа выглядит скромно и несущественно. Зритель покидает галерею с чувством, что лучше бы художница уделила больше внимания тому, каково это – быть женщиной в современном мире.

3

В салоне первого класса все разговоры были про “эту историю”. Пятеро мужчин в темных фланелевых костюмах с одинаковыми, как у родных братьев, узкими подбородками сидели кружком в мягких креслах, листая “Оушен Таймс” и обсуждая новости дня. Их жены тоже были где-то на корабле (до меня долетело упоминание о бридже на прогулочной палубе, о концерте в коктейль-баре), и эти пятеро решили: будь они прокляты, если упустят возможность поговорить о своих мужских делах за полуденным стаканчиком “Тома Коллинза”.