Экобаба и дикарь

Поворошив в мешке, он обнаружил, что там не только рыбьи скелеты. Расстелив газету, высыпал. Непонятные позвонки, острые и колкие. Сухие клешни. Большие кости. Позвонки, похожие на говяжьи. Какие-то шипы с наростами. Обломки мозговых костей… Всё очищено и обработано и даже покрыто лаком. Светлые тона, от бежевого до перламутра. Игольчатая куча щетинилась на газете и была словно подсвечена изнутри, как алебастр.

В обалделой задумчивости он не спускал с костей глаз, с надеждой вспоминая, не сам ли всё это собрал, и в то же время зная, что нет, видит впервые… Если и собрал, то когда же успел выварить и покрыть лаком?.. «Чертовщина какая-то.» Но материал был хорош: высыпать на железный черный квадрат, добавить цветных стекол, мелкого стального хлама и залить все это эпоксидкой…

Такие вещи хотел делать Авто Варази, когда утерял способность писать красками. Но сил уже не было, руки бились и тряслись. Он только складывал предметы в какие-то сочетания и накрывал их пустой рамой. Накроет, поймает, полюбуется, переставит. Опять поймает, как сачком. И так целыми днями. Предметов было мало — все какая-то старая ржавая дрянь, которую Варази зачарованно и любовно переставлял по полу или подоконнику. В рамке предмет приобретал совсем иной вид и смысл. А на стене висела его последняя и самая знаменитая работа, побывавшая на разных биеннале. Авто, как-то поутру, пытаясь одеться, вдруг увидел в складках джинсов силуэт лошадиной головы, тут же схватил гвозди и молоток и прибил джинсы к стулу, а сиденье выломал и повесил на стену. И очень гордился этой работой, хотя по пьянке неоднократно пытался сорвать джинсы со стены и напялить на себя, чтобы идти за очередной бутылкой.

Один раз навырезал из газет снимки членов Политбюро, уложил на фанерку и фломастером нацарапал «ВОРЫ В ЗАКОНЕ».

Абессалом, принесший ему харчо, возопил:

«Совсем спятил?.. Чему молодежь учишь?.. Забыл, как КГБ сюда приходил?.. Все знают, что они — главные воры, но никто не болтает об этом. Что пишешь? В тюрьму захотел?..» — на что Авто захохотал:

«Разве мы не в тюрьме?.. А жизнь что — не тюрьма? А тело — не тюрьма души? Мы всюду в тюрьме! И внутри, и снаружи!»

«Хорошо, хорошо. Но и в тюрьме надо кушать. Ешь, суп остынет! — уговаривал его Абессалом, усаживая за шаткий стол. — Ешь, мой хороший!.. Ешь, пока харчо горячий!» — со слезами помогал он ему овладеть трясущейся ложкой.

«Да-да, горячий харчо, хорошо», — соглашался Авто, смиренный логикой жизни, и, словно впервые, ошеломленно рассматривал ложку — так прекрасна была её строгая, скупая форма. Есть он уже не мог.

Но даже за столом, с газетным листом за майкой, похожий на морщинистого пионера, он не отпускал от себя свою рамку-сачок, время от времени накрывая ею что-нибудь. Вот поймал грязную рюмку, полюбовался. Накрыл солонку, посмотрел. Надел на бутылку. Потом ринулся к сдвоенным розеткам на стене («черные глаза»). Харчо — вдребезги на пол. Крик, шум, звон, гам. А он уже в ванной рамку к душу прилаживает, вполголоса ругаясь с Магриттом и в чем-то соглашаясь с «уважаемым Дюшампом»:

«Картинки — дым, воздух! Объекты — всё! И сгореть могут картины! Порваться! Сгнить! Всё может быть! — зловеще пугал он (у него самого часто пропадали и гибли работы). — Раз, папиросу кинул — и ничего нет, всё кошке под хвост, в головешки!.. Вон они, вон они!.. В углу шевелятся, тлеют! Затопчите их! — в испуге пялился он в пустой угол, где валялись ненужные шлепанцы (сам он давно ходил босиком). Кто-нибудь бежал в угол и яростно топтал шлепанцы: «тушил огонь». Авто успокаивался и продолжал: — А камень — не сгорит! А железо — не исчезнет!

Вон там, на подоконнике, пестик лежит!.. Пойдите накройте его рамкой!.. Пусть и он погреется… А то всю жизнь мордой в чесноке и соли — каково?.. Он всё чувствует, как мы!.. Что у него за жизнь: постоянно башкой что-то долбить и толочь! Головой о медь! День и ночь! О, бедный пестик!»

Кто-нибудь накрывал пестик рамкой. Авто долго оценивающе смотрел на него. Вставал — худой, сутулый, небритый, в вислых трусах, — шел к окну, снимал рамку, передвигал пестик к ступке, накрывал их рамкой:

«Так лучше! Они — как муж и жена, всегда вместе. Вот вам объем. Вот вам фактура. Тут все есть. Рама все сделала. Вырвала из жизни и перенесла в поэзию. Есть только поэзия, все остальное — её жанры! Она — смысл жизни человека, если он не свинья и не скот! А художники — жалкие кривляки, обезьяны Бога. Кого дразнить вздумали?.. Ваше дело маленькое — на след красоты навести, как пес на дичь. Это можно, это хорошо, это надо!.. Всё остальное — не ваше дело!.. Дальше человек должен идти сам».