Эксбиционист

Жар подступал. Пламя облизнуло остатки лобового стекла, бесцеремонно перекидываясь на панель управления и пассажирское сидение. Левую сторону зажгло, добавляя к состоянию Сергея порцию новых ощущений.

От жара, рукав его рубашки стал плавиться, въедаясь в окровавленную кожу, становясь единым целым с живой структурой. Стало настолько плохо, что сознание Берлова буквально плавало по грани бытия и небытия, для спасения от боли, пронося перед глазами самые стоящие эпизоды из жизни:

– Папа, а что за огни на небе? – Сергей, укутанный до самых глаз, лежал в санках и смотрел на звёзды, ещё не понимая, отчего небо ночью украшает множество гирлянд.

– Это звёзды, сынок, – раздался глухой голос Ивана Владимировича, который виднелся Сергею со спины.

Руки отца сжимали верёвочку саней. Его только что забрали из яслей.

– Звёзды – это такие же люди, как я и ты, только которые ушли с нашей планеты далеко-далеко, к Богу – продолжал говорить отец, не сбавляя шага.

– Как бабушка и дедушка?

– Да, как они.

Они… Огни… Гони… Гори…

– Горит! Вася он горит, оставь его!

– Нет, – упрямо рычал плотный, дикого вида парень, борясь с проклятым ремнём.

Берлов, хорошо воспитанный творческими, духовно богатыми родителями, всегда осознавал, что рано или поздно умрёт, как и всё живое на этой планете. Отец с детства преподносил смерть, как дальнюю дорогу в иные края, из которых нет возврата. Но Сергей искренне верил, что отойдёт в мир иной, где-нибудь на тёплом берегу Средиземного моря, укутавшись в плед и наблюдая как чистый, последний рассвет в своей жизни поднимается над искрящимися, тёплыми волнами.

Вместо этого его нестерпимо мутило, тянуло, разбивало на части невероятность болью, а вместо диска встающего солнца над океаном, перед его глазами мельтешило взопревшее Васино лицо, которое Сергей успел рассмотреть в мельчайших подробностях:

– Оставь меня, умрёшь, – простонал Берлов, не желая, чтобы пострадал ещё один человек.

– Да заткнись ты!

С внешности неравнодушного спасателя можно было писать карикатуры. Широкий, скуластый овал головы, короткая стрижка, зелёно-карие глаза и толстый, приплюснутый в драке нос. Одет Василий был в синюю, грязную робу и, по всей видимости, зарабатывал себе на пропитание самой простой и непрезентабельной работой, что не мешало ему самоотверженно спасать попавшего в беду банкира.

– Спасибо, – прошептал Сергей, будучи искренне благодарным, героическому парню, – за неравнодушие.

– Рано говорить спасибо, – прорычал Вася, наконец-то разорвав недорезанный ремень.

Следующим препятствием стали подушки, которые спасатель проткнул своим ножом. В тот момент, когда до извлечения пострадавшего оставались секунды, огонь перешёл в решительное наступление, зацепившись за изорванный рукав пиджака.

Запах горящей плоти не перепутать ни с чем. Особенно когда горит собственная плоть. Василий, усилием мощных рук выволок наружу стонущего, причитающего Сергея, осторожно сбивая пламя снятой робой с рукава дорогого костюма. Тем не менее, расплавленная рубашка успела сильно повредить кожу, буквально вплавив ткань внутрь левой руки Берлова в районе плеча и бицепса.

На холодном, мокром асфальте, ноги вывернулись под неестественными углами, порождая последнюю волну шипящей боли, невиданного размера. Перед тем как отключиться во второй раз, Берлов увидел толпу зевак вокруг и повёрнутые в сторону него, камеры сотовых телефонов.

Зевак было много – не пересчитать даже опытному банкиру! И из всего этого разношёрстного, разномастного великолепия людей, реальные действия по его спасению предпринимали всего несколько человек. Остальные так и остались сторонними наблюдателями чужой драмы.

Меркнущее сознание успело проанализировать наличие ещё двух звуков, кроме гомона толпы. Первым была сирена, приближающейся скорой помощи. Вторым – вой женщины, которая молила Бога о том, чтобы её дочка выжила в автокатастрофе.

Его стоны напоминали хрипы. Это Сергей чувствовал и слышал сам, но не мог остановить этот бесконечный поток стенаний, бесконтрольно вырывающийся изо рта.

«Где я?» – первая осознанная мысль, очнувшегося внутреннего диалога, прошла сквозь пелену образов и ощущений бессознательного – холодный хоровод звёзд растворился, пропуская сквозь кровавую, рубиновую пелену белое свечение больничных ламп.

Вместе с белым светом пришёл жар – сильный, нестерпимый, ужасный. Он концентрировался в левой части тела и распространялся до самых дальних уголков физической оболочки. Особенно пылала черепная коробка и от этого, мысли, возникающие внутри головы, ощущались раскалёнными болванками информации, которые порционно вырывались из огромной, сталелитейной печи.

Повернуться не получалось. Единственное, что хоть слегка шевелилось в его организме – это правая, обвитая проводами, рука, которую не сковывал гипс. Но и её возможности движения были предельно ограничены, ввиду мизерных сил, которые сохранил организм.