Экскалибур

– Одинокий, – промолвила Гвиневера, и я вспомнил, что в пещере Митры этим самым словом воспользовался Саграмор. – Он одинок, – повторила Гвиневера, – так же, как и я. Так что давай-ка подарим ему победу, и, может статься, тем самым мы избавим его от одиночества.

– Да хранят тебя боги, госпожа, – отозвался я.

– Скорее богиня, – отозвалась Гвиневера. В лице моем, надо думать, отразился неприкрытый ужас; она рассмеялась. – Да не Изида, Дерфель, не Изида. – (Почитание Изиды привело Гвиневеру в постель к Ланселоту и обернулось величайшим горем Артуровой жизни.) – Думается, – докончила она, – этой ночью я стану молиться Сулис. Она сейчас более уместна.

– Я присоединю мои молитвы к твоим, госпожа.

Я встал, чтобы уйти, Гвиневера меня удержала.

– Мы победим, Дерфель, – горячо заверила она, – мы непременно победим – и все разом изменится.

Как часто мы это повторяли – и ровным счетом ничего не менялось! Но теперь, при Минидд-Баддоне, мы попробуем еще раз.

* * *

Мы расставили западню – а день выдался такой ослепительно прекрасный, что даже сердце заныло. И обещался он быть долгим, ибо ночи делались все короче, а вечерний свет не спешил уступать место сумеркам.

Вечером накануне битвы Артур оттянул свои войска со всех холмов за Минидд-Баддоном. Он приказал своим людям не гасить костров, дабы саксы не заподозрили, что позиции покинуты, и увел копейщиков на запад, на воссоединение с армией Гвента, что приближалась по Глевумской дороге. Воины Кунегласа тоже ушли с нагорий, поднялись на вершину Минидд-Баддона и стали ждать там вместе с моими людьми.

Ночью Малайн, верховный друид Повиса, обошел копейщиков. Он раздавал вербену, «чертовы пальцы» и обрывки засушенной омелы. Христиане сошлись помолиться вместе; хотя я приметил, что очень многие приняли дары друида. Я помолился под укреплениями, прося Митру о великой победе, а затем попытался заснуть, но Минидд-Баддон гудел, как растревоженный улей, – к гулу голосов примешивался монотонный скрежет камней о сталь.

Я загодя навострил копье и заново наточил Хьюэлбейн. Перед битвой я никогда не доверял свое оружие слуге, но приводил его в порядок сам – столь же одержимо, как и все мои люди. Убедившись, что и меч, и копье наточены острее острого, я прилег неподалеку от убежища Гвиневеры. Глаза у меня слипались, но при мысли о стене щитов меня одолевал страх. Я бдительно отслеживал предзнаменования и панически боялся увидеть сову. Я помолился еще раз. Должно быть, в конце концов я все-таки забылся тревожным сном – и оказался во власти ночных кошмаров. Как давно не сражался я в щитовом строю и вражеской стены не проламывал!

Проснулся я рано, продрогнув до костей. Выпала густая роса. Мои люди покрякивали, кашляли, облегчались и шумно переводили дух. Над холмом стояла вонь: хоть мы и выкопали сортиры, но не было ручья, чтобы уносить испражнения.

– Узнаю мужчин по звукам и запахам, – иронически отметила Гвиневера из полумрака своего убежища.

– Ты поспала, госпожа? – спросил я.

– Немножко. – Она выбралась из-под низких ветвей, что служили крышей и дверью. – Зябко.

– Скоро потеплеет.

Она присела рядом со мной, кутаясь в плащ. Волосы у нее спутались, глаза опухли со сна.

– О чем ты думаешь в битве? – полюбопытствовала она.

– О том, как бы остаться в живых, – ответил я. – О том, как бы убить побольше врагов. И еще о победе.

– Это мед? – спросила она, указывая на рог в моей руке.

– Вода, госпожа. Мед замедляет воина в битве.

Гвиневера приняла у меня рог, плеснула воды в глаза, допила остальное. Ей было заметно не по себе, но я знал, что ни за что не смогу убедить ее остаться на Минидд-Баддоне.

– А Артур? – спросила она. – О чем думает в битве он?

Я улыбнулся:

– О мире, что наступит после сражения, госпожа. Он всякий раз верит, что эта битва – последняя.

– Однако ж конца битвам не предвидится, – сонно заметила она.

– Пожалуй, что и так, – согласился я, – но в этом бою, госпожа, держись поближе ко мне. Как можно ближе.

– Да, лорд Дерфель, – насмешливо отозвалась она. И одарила меня ослепительной улыбкой. – И спасибо тебе, Дерфель.

К тому времени как солнце полыхнуло из-за восточных холмов, окрасило клочковатые облака в малиновые тона, а на долину саксов легла густая тень, мы уже облачились в доспехи. Полумрак рассеивался и таял: солнце поднималось все выше. Над рекой вились струйки тумана, растекаясь и уплотняя дым над кострами, вокруг которых наблюдалось необычное оживление.

– Что-то там неспокойно, – обратился ко мне Кунеглас.

– Может, саксы знают, что мы идем? – предположил я.

– Что здорово усложнит нам жизнь, – мрачно отметил Кунеглас, хотя, если саксы и впрямь пронюхали о наших планах, к бою они, по всему судя, не готовились.