Экскалибур

– Не все, – заверила Нимуэ, – но с каждым днем я буду добавлять все новые, пока не узнаю, что ты пришел к слиянию вод под сенью Нант-Ддуу. – Она вытащила из живота фигуры осколок обожженной кости. – А когда я заполучу меч, – продолжала она, – мое безумное воинство разведет такие костры, что ночь в канун Самайна превратится в день. А Гвидр к тебе еще вернется, Дерфель. Он упокоится в Котле, боги поцелуем пробудят его к жизни, Олвен возляжет с ним, и он выедет в сиянии славы с Экскалибуром в руке. – Нимуэ взяла кувшин, плеснула воды на лоб статуи и легко, осторожно втерла влагу в поблескивающую глину. – Теперь ступай, – приказала она, – твоя Кайнвин мирно уснет, а Олвен должна показать тебе еще кое-что. На рассвете уйдешь.

Я протолкался сквозь толпу ухмыляющихся уродов, обступивших вход, и поспешил следом за Плясуньей вдоль утеса к соседней пещере. Внутри обнаружилась еще одна глиняная фигура, на сей раз – мужская. Олвен указала на нее – и захихикала.

– Это я? – спросил я, ибо поверхность глиняной фигуры была гладкой, без всяких отметин, но затем, приглядевшись в темноте повнимательнее, я заметил: глаза у статуи выколоты.

– Нет, господин, это не ты, – заверила Олвен. Она склонилась над жуткой фигурой и подобрала длинную костяную иголку, лежавшую тут же, у ног. – Гляди, – пригласила она и воткнула иголку в глиняную ступню. Откуда-то позади нас раздался жалобный стон. Олвен прыснула. – Еще разок, – промолвила она и воткнула иглу в другую ступню, и снова кто-то вскрикнул от боли. Олвен рассмеялась и нащупала мою руку. – Пойдем, – позвала она и подвела меня к глубокой трещине в скале.

Расселина сузилась, затем словно бы резко закончилась тупиком прямо перед нами, ибо теперь я различал лишь смутный отсвет отраженного света костра на высокой скале. А затем заметил в конце расщелины что-то вроде клетки. Там росло два куста боярышника, и грубые деревянные перекладины приколотили прямо к стволам, соорудив подобие решетки. Олвен выпустила мою руку и подтолкнула меня вперед.

– Я приду за тобой поутру, господин. Здесь есть еда. – Она улыбнулась, развернулась и убежала прочь.

Сначала мне подумалось, что кустарная клетка – это что-то вроде укрытия и что, подойдя поближе, я обнаружу вход между прутьями, но нет, двери не было. Решетка отгородила последние несколько ярдов расселины; обещанная еда дожидалась под боярышниковым кустом. Я обнаружил черствый хлеб, сушеную баранину и кувшин с водой. Я уселся, разломил хлеб, и тут в клетке что-то зашевелилось. Я вздрогнул от неожиданности – существо заковыляло ко мне.

Сперва я решил, это зверь какой-то, потом понял: человек – и наконец узнал его. Мерлин.

* * *

– Я буду хорошим, – заверил меня Мерлин. – Очень-очень хорошим.

И тут я понял, зачем нужна вторая глиняная фигура: Мерлин был слеп. Вообще без глаз. Сплошной ужас.

– Шип в ногу впился, – пожаловался он, – прямо в пятку. – И он рухнул у прутьев и захныкал: – Я буду хорошим, честное слово!

Я присел на корточки.

– Мерлин? – окликнул я.

– Я буду хорошим! – отчаянно завопил он.

Я просунул руку сквозь прутья – погладить его спутанные грязные волосы; он отпрянул назад и затрясся.

– Мерлин? – позвал я снова.

– Крови добавь, – посоветовал он, – в глину надо добавить крови. И перемешать хорошенько. Лучше всего детской, так мне рассказывали. Сам я этого никогда не делал, милая. Танабурс делал, я знаю, а я однажды потолковал с ним по душам. Он, конечно, был дурень тот еще, но броской показухой не брезговал. Нужна кровь рыжего ребенка, объяснял он мне, желательно – рыжего калеки. Конечно, на худой конец, любой малец сойдет, но рыжий калека – самое то!

– Мерлин, – проговорил я, – это я, Дерфель.

А старик все бормотал, не умолкая: рассуждал, как сделать глиняную фигуру, чтобы насылать зло издалека. Он толковал о крови, о росе и о том, что лепить истукана необходимо при ударе грома. Меня он упорно не слышал, а когда я встал и попытался отодрать прутья от стволов, из темноты за моей спиной выступили два ухмыляющихся копейщика. То были кровавые щиты, и копья их недвусмысленно давали понять, что пытаться освободить пленника не следует. Я вновь опустился на корточки.

– Мерлин!

Он подполз ближе и принюхался.

– Дерфель? – переспросил он.

– Да, господин.

Мерлин пошарил вокруг, я протянул ему руку, он крепко стиснул мои пальцы. И, не выпуская моей руки, обессиленно опустился наземь.

– Я безумен, представляешь? – произнес он вполне рассудительно.

– Нет, господин, – возразил я.

– Меня наказывают.

– Безвинно, господин.

– Дерфель? Это вправду ты?

– Я, господин. Поесть хочешь?

– Мне столько всего надо рассказать тебе, Дерфель.

– Надеюсь, господин, – проговорил я, но мысли его, похоже, путались: он опять принялся рассуждать про глину, затем про разные другие заклинания и вновь позабыл о том, кто я такой, потому что назвал меня Артуром – и надолго умолк.

– Дерфель? – наконец позвал он.

– Да, господин.

– Ничего нельзя записывать, ты ведь понимаешь?

– Ты мне много раз это объяснял, господин.