Экскалибур

Сам Галахад так и не женился. Собственно, он нигде и не обосновался толком после того, как Инис-Требс, его дом, пал под натиском франков. С тех самых пор Галахад обретался в Думнонии, на его глазах выросло и повзрослело целое поколение детей, а он по-прежнему жил как в гостях. В дурноварийском дворце ему отвели собственные покои, да только из обстановки там почти ничего не было, и удобств – никаких. Он разъезжал с Артуровыми поручениями по всей Британии из конца в конец – улаживал споры с соседними королевствами либо сопровождал Саграмора в набегах вдоль саксонской границы, – и казалось, счастлив он лишь тогда, когда занят делом. Мне порою мерещилось, будто он влюблен в Гвиневеру, но Кайнвин всегда высмеивала эту мою догадку. Галахад, уверяла она, влюблен в совершенство: слишком уж он придирчив, чтобы полюбить живую женщину. Он любит саму идею женственности, объясняла Кайнвин, а вот реальность – недуги, и кровь, и боль – ему претит. В битве он к такого рода вещам никакого отвращения не выказывал, но это потому, утверждала Кайнвин, что в битве кровью истекают мужи и не в лучшем свете предстают они же, а мужчин Галахад в жизни не идеализировал, только женщин. Может, Кайнвин и была права, не знаю. Знаю лишь, что порою мой друг, надо думать, мучился одиночеством, хотя жаловаться не жаловался.

– Артур очень гордится своей Арганте, – мягко промолвил Галахад, но по тону его было ясно: он чего-то недоговаривает.

– Но она – не Гвиневера? – подсказал я.

– Ни разу не Гвиневера, – согласился Галахад, благодарный мне за то, что я озвучил его мысль, – хотя кое в чем они схожи.

– Например? – полюбопытствовала Кайнвин.

– Арганте честолюбива, – с сомнением протянул Галахад. – Она считает, Артур должен уступить Силурию ее отцу.

– Но Силурией Артур распоряжаться не вправе: Силурия не его! – возразил я.

– Не его, – согласился Галахад, – но Арганте думает, Артур сможет ее завоевать.

Я сплюнул. Чтобы завоевать Силурию, Артуру придется биться с Гвентом, мало того – с Повисом: эти два королевства правили Силурией совместно.

– Чистой воды безумие, – возмутился я.

– Честолюбие, пусть и беспочвенное, – поправил меня Галахад.

– А тебе Арганте по душе? – напрямик спросила его Кайнвин.

Отвечать Галахаду не пришлось: дворцовые двери внезапно распахнулись и появился долгожданный Артур. Как всегда, в белом; лицо его, так осунувшееся за последние месяцы, внезапно показалось совсем старым. Что за жестокая насмешка судьбы: ведь на руку его, облаченная в золото, опиралась молодая жена – на вид совсем еще ребенок.

Такой я впервые увидел Арганте, принцессу Уи-Лиатаина и сестру Изольды, и на обреченную Изольду она во многом походила. Хрупкое, трогательное создание, она балансировала между девичеством и женственностью и той ночью в канун Имболка казалась скорее девочкой, нежели взрослой, ибо задрапировалась в пышный плащ из жесткой, несминаемой ткани, что наверняка прежде принадлежал Гвиневере. Плащ был ей непомерно велик; ступала Арганте неуклюже, путаясь в золотых складках. Я вспомнил ее сестру, с ног до головы увешанную драгоценностями, и подумал, что Изольда смотрелась как ребенок, разубранный золотыми украшениями матери; то же самое впечатление производила и Арганте – словно вырядилась для игры и, как дитя, притворяется взрослой: держалась она с сосредоточенной торжественностью, скрывающей отсутствие внутреннего достоинства. Блестящие черные волосы она заплела в длинную косу, обвила ее вокруг головы и закрепила заколкой из черного янтаря, того же цвета, что и щиты грозных воинов ее отца, но взрослый стиль плохо гармонировал с юным личиком, так же как тяжелое золотое ожерелье на шее казалось слишком громоздким для нежной шейки. Артур подвел ее к возвышению и там, поклонившись, усадил в кресло по левую руку, и очень сомневаюсь, что во дворе нашелся бы хоть один человек, будь то гость, друид или стражник, кто не подумал бы: а ведь вылитые отец и дочь! Арганте уселась; повисло неловкое молчание. Так бывает, когда вдруг позабудут какую-то важную часть ритуала, и торжественная церемония того и гляди обернется посмешищем. Но вот в дверях послышалось шарканье, раздался сдавленный смех – и появился Мордред.

Наш король ковылял, подволакивая увечную ногу, с хитрой улыбочкой на лице. Подобно Арганте, он тоже играл роль, но, в отличие от нее, актерствовал он против воли. Он знал, что все собравшиеся до единого Артуровы люди его, Мордреда, ненавидят, и хотя все они притворяются, будто видят в нем короля, жив он только с их молчаливого согласия. Мордред вскарабкался на возвышение. Артур поклонился; все мы последовали его примеру. Мордред – его жесткие волосы, как всегда, торчали во все стороны, а борода обрамляла круглое лицо уродливой бахромой – коротко кивнул и уселся в центре. Арганте поглядывала на него на удивление дружелюбно. Артур занял последнее из кресел. Так они и сидели: император, король и девочка-новобрачная.