«У меня нет происхожденья, только воображенье», — писал Дерек Уолкотт в поэме «Шхуна “Полет”». Эта строчка вкратце отображает темы, которые вдохновляли творчество Нобелевского лауреата на протяжении всей карьеры. Появившись на свет в Вест-Индии в семье с английскими, африканскими и голландскими корнями, Уолкотт рос «разрозненным ребенком» на стыке различных культур. Из этого смешанного наследия он выковал особый поэтический голос и создал собрание произведений, запоминающихся своей живописностью, исторической проблематикой и потрясающей музыкальностью.
В ранних стихах Уолкотт писал о том, что разрывается «между греческим и африканским пантеоном», о необходимости «выбирать / Между этой Африкой и английским языком, который я люблю». Поиски индивидуальности усиливаются в автобиографической поэме «Другая жизнь» (
Благодаря тому, что он как-то раз назвал «хорошим колониальным образованием», Уолкотт развил вкус к сложным строгим рифмам и попал под влияние творчества Шекспира, Хопкинса и Китса, а также Гомера, Вергилия и Данте. В то же время в самых динамичных его стихах прослеживаются отголоски карибской истории, как наяву ощущается жара, солнечный свет и шум прибоя, под который он вырос.
Вместе с музыкальностью и великолепной образностью (напоминание о том, что Уолкотт был также одаренным художником-акварелистом), его поэзия обладает силой заставить читателей почувствовать себя первооткрывателями. Живописные описания природы («луна, оставленная на всю ночь среди ветвей», листья, на которых «дождь раскололся капельками ртути», звезды, сияющие, как «увязшие в патоке светлячки») сочетаются с литературными отсылками и размышлениями об истории и политике с целью создать убедительный миф о Новом Свете: Антильские острова, когда-то разграбленные работорговцами и империалистами, а теперь выкупленные, воссозданы заново, как тайный остров Просперо, в воображении поэта.
«Имперская проказа» взяла свое в Карибском море, оставив после себя ужасающую нищету и обездоленность («ад — это / Двести лачуг на деревянных сваях, / Одна заросшая кустами тропинка к отхожим ямам»). Но на Антильских островах есть также удивительная красота зеленого пейзажа, освещенного сиянием южного неба.
Поэзия, как сказал Уолкотт в 1992 году в Нобелевской речи, «спрягает оба времени одновременно: прошлое и настоящее». И «судьба поэзии — влюбиться в мир, несмотря на его историю».
Бесконечная шутка (1996)
Волшебник прозы, Дэвид Фостер Уоллес мог писать о чем угодно со страстью, юмором и живостью — будь то теннис, политика или омары, ужасы наркотической абстиненции или тонкости английской грамматики, мелкие неурядицы жизни на борту роскошного круизного лайнера или пугающие экзистенциальные вопросы, одолевающие тех, кто не пытается намеренно отвлечься. Он сопоставлял бесконечное и ничтожное, мифическое и обыденное и смешивал самые авангардные, постмодернистские низкопробные уловки со старомодной нравственной серьезностью и самоанализом.
«Бесконечная шутка» придала новый смысл описанию Генри Джеймсом некоторых романов как «рыхлых мешковатых монстров». Это большой психоделический сборник странных анекдотов, чудаковатых персонажей и рассчитанных на определенный эффект сносок, а также шуток, монологов и отступлений, которые множатся с поразительной быстротой. Роман не только ознаменовал принятие Уоллесом его собственного избыточно торопливого стиля изложения, но и бросил вызов всем нашим догматам относительно строения художественной прозы — о начале, конце и послесловии. Таким образом, книга стала зеркалом грядущего мира — мира, в котором непостоянство — это единственная постоянная.
Спустя почти двадцать с половиной лет после создания «Бесконечная шутка» стала одной из тех знаковых книг, чье влияние уже распространилось на всю нашу культуру и чье антиутопическое видение кажется более своевременным, чем когда-либо в XXI веке.
На ее страницах Уоллес представлял себе безумное будущее Америки, где по земле бродят стада диких хомяков, и в то же время рассказывал об уже существующих примерах абсурда в стране, где нас со всех сторон окружает реклама, а люди испытывают передозировку развлечений, удовлетворения прихотей и наркотических препаратов. Уоллес изображает страну, в которой каждый год назван в честь определенного продукта (Год Шоколадного Батончика «Dove», Год Впитывающего Белья для Взрослых «Depend» и т. д.), а Статуя Свободы служит своего рода гигантским рекламным щитом и вместо факела держит огромные искусственные гамбургеры и другие предметы.