Экспедиционный корпус

— Да и Керенский не разрешит расстреливать солдат. Это тебе не царское время, — сказал второй.

— Закройся ты со своим Керенским! — возразил третий. — Одинаковая сволочь — что царь, что Керенский. Нашел защитника!

— Вся надежда на Советы. Это — настоящая наша власть, — рассуждал кто-то. — Вот на днях сказывал один солдат про Ленина, — всю жизнь борется за народ. Царское правительство за это и гоняло его с каторги на каторгу…

— Я слыхал, у Ленина брата царь повесил…

— Значит, у них весь род такой — за народ…

— Одного брата повесили, на его место встал другой…

Время подходило к восьми часам. Лагерный театр был битком набит народом. Вместе с солдатами на скамьях сидели французские девушки и молодые парни из местечка ля-Куртин. На сцене выступали два комика, один из которых изображал генерала Занкевича. Публика задыхалась от смеха.

Недалеко от театра, на самой середине лагеря, стояли все четыре полковых оркестра. В восемь часов они должны были начать играть для солдат, как это делалось ежедневно. Окна казарм были открыты настежь, из них выглядывали сотни людей, приготовившись слушать музыку. По знаку капельмейстера трубачи заиграли марш. Он сменился пляской. Началось общее веселье. Сразу забыли о Занкевиче, о его приказах, о наведенных на ля-Куртин орудиях и пулеметах…

В самый разгар веселья в горах рявкнули пушки, а через секунду раздался зловещий свист летящих снарядов.

Первый снаряд разорвался около музыкантов, несколько человек было убито, многие ранены.

Окна казарм моментально опустели. Солдаты с верхних этажей бросились в нижние, захватывая на бегу винтовки и патроны.

Улицы лагеря опустели. Люди начали рыть окопы за казармами. Пулеметчики выкатывали пулеметы и устанавливали их в укрытиях, в кустах, канавах и на чердаках.

Через несколько минут раздался второй залп, и снаряды кучно грохнули в здание, в котором до этого помещался отрядный комитет. Потом артиллерия била по казармам, разрушая их верхние этажи.

Вооружившись, мы расположились в приготовленных окопах, в скрытых местах или нижних этажах казарм, которым артиллерия вреда не приносила.

Вскоре стрельба прекратилась. В лагерь был прислан генералом Занкевичем третий гонец с приказом. Занкевич снова предлагал немедленно оставить лагерь и без оружия выйти по указанным дорогам.

Когда гонец передавал Глобе приказ, солдаты сбежались со всех сторон к казарме третьей роты и кричали:

— Гони эту сволочь, пока его не избили! Скажи, холуй, Занкевичу, чтобы стрелял почаще, а то редко бьет.

Гонца вытолкали из отрядного комитета и предложили немедленно убраться из лагеря. Так и уехал он без ответа.

Прошло еще некоторое время, артиллерия снова начала бить по ля-Куртину. Выбросив снарядов триста и разбив несколько казарм, батареи замолчали.

С наступлением темноты с гор открыли сильный пулеметный огонь. Мы не спали всю ночь. Озлобленные, многие солдаты просили разрешения отрядного комитета выступить и перебить всех офицеров, засевших в горах.

Прожив в ля-Куртине продолжительное время, мы прекрасно знали его окрестности, знали каждую дорогу, каждую тропинку, балку, гору или возвышенность. Нам не составляло никакой трудности тайно пробраться в тыл фельтенцам и захватить их, как мышей в ловушке. Тем более, мы знали, что фельтенские солдаты сидят в окопах только из страха перед начальством. Драться они с нами не хотели, да и не могли бы в силу того, что не были организованы, как мы.

Тысячи наших бойцов, не раз нюхавших порох, умевших хорошо ориентироваться в боевой обстановке, сильно озлобленных против своих врагов, представляли в этот момент грозную силу в сравнении с фельтенцами.

Кроме того на военных складах лагеря имелись тяжелые мины, с помощью которых мы были в состоянии уничтожить фельтенцев в короткий срок.

Но отрядный комитет не разрешил выступать, ибо это не было для нас выходом из положения: если бы мы разбили фельтенцев, то нас обезоружили бы другие.

Утром следующего дня артиллерия возобновила обстрел. Снаряды рвались главным образом около казарм пятого и шестого полков.

Было много убитых и раненых. Повсюду слышались стоны умирающих. Санитары (врачи ушли в Фельтен) работали день и ночь без отдыха, перевязочных средств и медикаментов было очень мало.

В этот день приезжал еще один гонец от Занкевича с предложением подчиниться и выйти из ля-Куртина. Глоба и члены отрядного комитета, не желая брать на себя ответственность за тяжелые последствия, обходили роты и команды, говоря, что комитет предоставляет право каждой роте действовать самостоятельно: кто хочет уходить к фельтенцам — пусть уходит.

В ротах и командах снова начались споры и разговоры. Некоторые настаивали на сдаче фельтенцам, но большинство и слушать об этом не хотело.

А положение осложнялось. С момента раскола дивизии прошло много времени. В наш лагерь продукты не подвозились, мы питались запасами, которые были завезены на склады раньше. К концу августа на складах ля-Куртина осталось незначительное количество муки, крупы и макаронных изделий. Мяса давно не было, его заменяли мясные консервы, но теперь и они кончились.