Экспериментальная мода. Искусство перформанса, карнавал и гротескное тело

Творчество Маржела во многом соотносится с гротескной эстетикой, о чем свидетельствует неуважение к западным идеалам красоты и классической эстетики, проявляющееся в дизайне его моделей, асимметричных и диспропорциональных. В предыдущих главах, посвященных работам Годли, Кавакубо и Бауэри, мы уже выяснили, что симметрия и пропорциональность являются столпами классического канона, в то время как гротескный канон имеет полное право называться его антитезой. Кроме того, экспериментальные техники конструирования, в частности перенос деталей ансамбля не на свои места, в результате которого некоторые предметы одежды прикрывают совсем не те части тела, на которые должны надеваться «по определению», или нарочитая демонстрация изнанки и внутренностей вещей, состоят в тесном родстве с такими карнавальными приемами, как инверсия, травестизм и нарушение пропорций, часто определявшими облик участников карнавала и служившими источником карнавального юмора:

Поэтому в карнавальных образах так много изнанки, так много обратных лиц, так много нарочито нарушенных пропорций. Мы видим это прежде всего в одежде участников. Мужчины переодеты женщинами и обратно, костюмы надеваются наизнанку, верхние части одежды надеваются вместо нижних и т.п. В описании шаривари начала XIV века [в Roman du Fauvel] про его участников сказано: «Они надели все свои одеяния задом наперед»²¹⁰.

Такие юмористические инверсии рождал сам дух обновления и временного распада иерархий, проявлявший себя во всей «богатой и разнообразной народно-праздничной жизни Средних веков и эпохи Возрождения», которую Бахтин обозначил единым термином «карнавал»²¹¹. Теория Бахтина, описывающая этот перевернутый мир, предвосхитила появление культурной антропологии, и в первую очередь такого ее направления, как символическая антропология, изучающего символические инверсии и феномен культурного отказа. Как отмечают Питер Сталлибрасс и Аллон Уайт, культурная антропология служит проводником, позволяющим перенести теорию Бахтина из сферы исторического знания, где царит реальный народный карнавал, в те области знания, где ее можно проецировать на целый ряд художественных и культурных явлений²¹². В предисловии к книге The Reversible World: Symbolic Inversion on Art and Society («Обратимый мир: символические инверсии в искусстве и социуме») специалист в области культурной антропологии Барбара Бэбкок поясняет, что «„символическая инверсия“ – широкое понятие, поскольку этими словами можно охарактеризовать любой акт экспрессивного поведения, который несет в себе элемент намеренного противоречия, непоследовательности и самоотрицания или в каком-либо смысле являет собой альтернативу общепринятым культурным кодам, ценностям и нормам, и не важно каким именно – языковым, литературным или художественным, социальным, политическим или религиозным»²¹³. Это доходчивое и внятное определение, по сути, отсылает нас к обыденному истолкованию слова inversion (инверсия): a turning upside down, a reversal of position, order, sequence, or relation²¹⁴ («переворачивание с ног на голову/выворачивание наизнанку», «смена положения, порядка, последовательности или взаимоотношений прямо противоположными»).

Таким образом, инверсия занимает центральное место среди способов выражения комического, на что обращает внимание Бахтин²¹⁵, и в этой роли ее можно рассматривать как практику культурного отрицания. Попирающие систему и порядок, играючи разрушающие иерархический строй установленных категорий и классификаций, инверсии могут быть рассмотрены как критика закрытых символических систем и незыблемых категорий: «По своей сути такая смехотворная „неразбериха“ – это атака, направленная против контроля, против закрытых систем, против того, что называется „необратимостью порядка вещей, совершенством бытия абсолютно самодостаточных систем“»²¹⁶. Вторя теории Бахтина, культурная антропология делает особый акцент на освобождающих функциях инверсивных техник – или, говоря словами Бахтина, «карнавальных» практик – и их способности попутно порождать «смех». Согласно его точке зрения, «праздничные смеховые формы и образы» дают ключ к диалектическому восприятию мира, позволяющему разоблачить господствующие истины и порядки. Сквозь призму юмора можно увидеть мир, в котором все относительно, и хотя эта альтернативная картина мира временна, она дает повод задуматься об условности существующих иерархий и возможности иного социального порядка. В свете этих теорий эксперименты Мартина Маржела в области моды можно трактовать как тот самый момент (временного) крушения привычной картины мира вследствие ее осмеяния.

Игры с размерной шкалой. Гиганты и куклы