Нарочито
Демонстративный выход Леди Гаги в этом платье стал своеобразным ответом на призыв культуролога Кейтлин Лебеско целенаправленно подрывать устоявшиеся представления о «тучности» посредством перформансов в жанре fat drag, используя для большей выразительности жировые костюмы373
. Кроме того, у этого перформанса есть нечто общее с работами Ли Бауэри, поскольку он вписывается в идеологию и эстетику кэмпа, а точнее «жирного кэмпа» (fat camp), который, пародируя искусственность, играет на преувеличениях. Пусть всего лишь на время, но Леди Гага позволила выйти на первый план ассоциациям, связывающим женское естество, избыточность (в данном случае выразившуюся в избытке плоти) и гротеск, чтобы сделать публичное заявление, критикующее и ставящее под сомнение нормы, которые определяют отношение общества к (женскому) телу.Как относиться к этому, пускай и временному, засилью гротеска в современной имиджевой культуре вообще и в моде в частности? Тот факт, что выразительные в визуальном плане, исполненные юмора и вместе с тем наделенные подрывным потенциалом образы, которые угрожают регламентирующим тело нормативам и обозначенным ими телесным границам, а в перспективе также гендерным и социальным нормам, стараниями Леди Гаги проникли в мейнстрим, можно рассматривать как симптом процесса, описанию которого посвящена вся эта книга.
Наверное, проще всего объяснить происходящее как результат истончения границ между модой, искусством перформанса и другими визуальными дисциплинами, начавшегося в 1980‐е годы и продолжающегося по сей день. При этом само истончение границ связано с трансформацией и сменой моделей субъективности, которая, в свою очередь, обусловлена чрезвычайной уязвимостью любой фиксированной позиции субъекта (герметичная модель субъективности), в основе которой лежат гендерные категории. В этих условиях перформативность и перформанс приобретают особую значимость как средства самоидентификации субъекта. Как уже не раз было сказано в этой книге, процессы, о которых идет речь, получали дополнительное ускорение со стороны феминистского движения, а затем их подстегнул кризис, связанный с распространением ВИЧ-инфекции. И феминизм, и «проблема СПИДа» заставили общество обратить внимание на определенную иллюзорность стабильной гендерной идентичности и сексуальности. Таким образом, мода, по крайней мере экспериментальная, – будучи дисциплиной, для которой постоянное изменение моделей субъективности является основополагающей идеей, – получила возможность стать одним из главных инструментов культурного (само)выражения374
.Можно заметить, что, по мере того как перформанс и мода становились все более актуальными явлениями культуры, в научной сфере возрастал интерес к соответствующим исследовательским направлениям. В значительной степени это параллельное ускорение было обусловлено изменением системы мировоззрения и образа мысли, в которой все больше внимания стало уделяться перформативным аспектам (в частности, теоретическому осмыслению перформативной природы гендера и идентичности), а также внешним или поверхностным проявлениям субъективности375
. Аргументы, которые приводит теоретик перформанса Ричард Шехнер, объясняя возрастающую значимость этого вида искусства, в действительности применимы и в отношении моды:Восприятие перформативности как категории теоретического осмысления ведет к тому, что нам становится все труднее находить разницу между видимостью и реальностью, фактами и вымыслом, поверхностями и глубинами. Видимость столь же достоверна, как то, что находится за или под ней, – не больше и не меньше. И то и другое участвует в построении социальной реальности. Во времена модерности то, что находилось «в глубине» и было «скрыто», считалось «более реальным», чем то, что лежало на поверхности (платонизм изо всех сил противится смерти). Но в постмодерности взаимоотношения между глубинами и поверхностями изменчивы; эти отношения динамически конвективны376
.