Эксперт № 01-02 (2014)

Первая попытка такого романа — «Цветочный крест» (2010, отдельной книгой — 2011) Елены Колядиной — привела к страшному скандалу, едва не обрушившему Букеровскую премию. Но вслед за этой «веселой галиматьей об огненной елде и золотых лядвиях» (авторское определение) появились романы, демонстрирующие, что дикое смешение современных сленгов и древних речений, богоискательства и эротики — это не особенности темперамента и жизненных обстоятельств конкретной череповецкой журналистки, а тенденция.

Доказательство тому — прекрасный «Лавр» Евгения Водолазкина, заслуженно получивший в 2013 году «Большую книгу» и Яснополянскую премию, вышедший в финал «Нацбеста» и «Букера». В этой сложно, но логично устроенной книге герои напряженно ждут конца света в 1492 году (7000-й год от сотворения мира) и натыкаются в лесу на пластиковые бутылки, изъясняются точными цитатами из берестяных грамот и древнерусских летописей (предмет основной специальности автора) и закругляют свои речения словами: «короче, не парься».

А также по-другому яркий роман «Возвращение в Панджруд» Андрея Волоса, взявший «Букера» и тоже бывший в шорт-листе «Большой книги». Главный герой этого 640-страничного романа — лицо историческое, таджикский поэт X века Рудаки, сыгравший, по уверению самого автора, для персидской литературы такую же роль, как для литературы европейской — Гомер. И о котором нам сейчас известно немногим больше. Так что все перипетии его возвращения, после наказания ослеплением, в родной кишлак — авторская фантазия. Здесь присутствуют по-восточному неторопливое повествование, густо прописанный материальный мир, пряные экзотизмы, но есть и нечто общее с «Лавром»: вполне традиционный исторический нарратив то и дело разрывается вкраплениями современной лексики и, главное, ментальности.

При объявлении букеровского шорт-листа этого года все обратили внимание: из шести финалистов пять — романы безусловно исторические. И на прямой вопрос, можно ли считать исторический роман трендом, секретарь премии Игорь Шайтанов прямо ответил: да, это тренд, писатели стараются разобраться в настоящем через прошлое.

Следующий этап

Причем тренд этот коснулся не только премиальной литературы. На массовом уровне в этом году его поддержали откровенно игровой (в духе ученых игр Умберто Эко), но тоже основанный на доскональном знании исторического материала «Бедный рыцарь храма» историка архитектуры Сергея Заграевского и совсем уж фэнтезийный «Огненный перст» Акунина, являющийся частью его проекта «История Российского государства». В этой книге византийский суперагент в две недели приручает дикого леопарда, привозит с собой двух автоматонов-манкуртов и тонкокостную красотку-мулатку в подарок киевскому властителю Кию. Подобная смелая фантазия на историческую тему была бы уместна в «фантастическом гетто» — но она вошла в топы продаж в самом что ни на есть мейнстриме.

Успех «неисторического романа» (авторское определение) «Лавр» и обращение к этому же жанру держащего нос по ветру Акунина показывают, что ситуация «постмодерна» отнюдь не иссякла. Скорее можно говорить о том, что постмодернисткий роман окончательно освоился на русской почве, оказался привит к мощному стволу классической русской прозы и стал его частью — как давно уже произошло в западноевропейской литературе.

Об этом же свидетельствует и новейшее сочинение культового (в изначальном смысле этого изрядно обессмыслившегося слова) писателя Владимира Шарова, опубликовавшего осенью 2013 года результат своей пятилетней работы, 760-страничный роман «Возвращение в Египет». Его главный герой — Николай Васильевич Гоголь-второй, правнучатый племянник писателя, который, по замыслу автора, должен дописать второй и третий тома «Мертвых душ» и тем самым вернуть историю России в правильное русло: из ада в рай. Поразительно здесь то, что эта на первый взгляд изощренная фантазия почти предвосхитила реальность — встречу писателей с Путиным, организованную как бы от имени «вторых» Достоевского, Лермонтова, Пушкина...

Теперь, когда постмодернистский подход к литературе оказался окончательно усвоен, «низведен» на уровень беллетристики и даже, как мы убедились, воплощен в жизнь, что ждет нас, читателей, дальше?

Можно предположить, что, как и в Европе, на передний план выйдет что-то вроде французского «нового романа» (или «антиромана»), авторы которого — Ален Роб-Грийе, Раймон Кено, Натали Саррот, Жорж Перек — в 50–70-е годы XX века лишь с большой неохотой делали уступки таким пережиткам традиционного вкуса, как занимательный сюжет или, упаси боже, любовная линия.